Театральный режиссер Владимир Мирзоев, обладатель «Слона-2011» Гильдии киноведов и кинокритиков, не впервые приходит на съемочную площадку, но, пожалуй, только «Борис Годунов» продемонстрировал всю серьезность его амбиций.

Действие пушкинской трагедии перенесено в наши дни: современные костюмы, пейзажи, камуфляж, бронетехника… Зато суть «Бориса Годунова» сохранена. В том числе и об этом мы говорили с режиссером на «Киношоке» в Анапе, после одного из первых показов «Бориса Годунова».

«Ну что, милый мой Мейерхольд?»

– Владимир Владимирович, вы учились в ГИТИСе, на цирковом отделении, вашим мастером был хорошо известный профессионалам Марк Местечкин. Насколько вам пригодились цирковые знания?

– Никак не пригодились, у меня выявилась страшная аллергия на животных, навсегда закрывшая мне дорогу на манеж. Образование, разумеется, никуда не делось, но на чем, вернее, на ком мы сошлись с Местечкиным, когда я поступал? На Эйзенштейне и Мейерхольде. Марк Соломонович был учеником обоих. Кстати, вы знаете, что бабушка и дедушка Максима Суханова были мейерхольдовскими актерами? С его бабушкой я имел честь быть знакомым. Она была милым, трогательным человеком, приходила на наши студенческие спектакли, заходила за кулисы, брала сигаретку и говорила: «Ну что, милый мой Мейерхольд?..»

– Для широких масс вы в первую очередь серьезный театральный режиссер, ставящий Шекспира, Мольера, Достоевского, Гоголя, Пинтера. Кино для вас – отдохновение от театра?

– Вовсе нет. В год поступления в ГИТИС на цирковое отделение я сначала пытал судьбу во ВГИКе, куда не попал. И уже никуда больше не успевал, кроме циркового отделения, где был объявлен дополнительный набор. Я шел в цирковую режиссуру с надеждой позже перевестись на режиссуру театральную. Но, поступив на цирковое, вдруг осознал, что оказался в достаточно выгодной для себя ситуации. Никто не давит, не объясняет, как следует заниматься театром, никто не указывает, как правильно, а как неправильно… Мы же были в одном потоке с драматическими режиссерами, и я видел, как их там гнобили за любой эксперимент. А меня всегда интересовал как раз экспериментальный театр, хотелось придумать свой язык – в режиссуре, на мой взгляд, это главное. Кому интересны похожие друг на друга режиссеры? И вот я учился якобы на режиссера циркового, а на деле самообучался на драматического.

– То есть вы – режиссер-самоучка.

– Да. И когда я задумался о кино, то понял, что этим путем надо пройти еще раз. Занялся документалистикой. В начале 90-х в Канаде сделал несколько документальных фильмов, прикоснулся к монтажу, подержал в руках камеру. Понятно, что в кино я новичок, у меня всего три полнометражных картины. Но я не скоростной: есть люди, которые сразу берут быка за рога, а у меня все идет медленно. Мне нравится чувствовать себя в кино новичком. Это не позволяет остывать и в театральном деле. Самое печальное, что может случиться с режиссером, – отсутствие трепета перед материалом, дрожи в ногах и руках, когда к чему-то приступаешь.

Случайных рифм не бывает

– Можно ли при всем разнообразии ваших фильмов говорить об одной теме, которая их объединяет?

– Несомненно. Это пространство, куда я помещаю героев, пространство традиционалистской цивилизации, в котором лично мне душно, тесно, из которого я хочу найти выход. Иногда я существую сразу в двух пространствах, попадаю в зону оруэлловского двоемыслия. Хочется уйти от прошлого – архаичного, связывающего по рукам и ногам, – в романтическое, метафизическое, недоступное. И не получается. А если даже получается, прошлое все равно держит.

– «Бориса Годунова» вы сняли в 2011-м, тогда же в театре Вахтангова вышел ваш спектакль «Принцесса Ивонна» по абсурдистской пьесе Витольда Гамбовича. Эти работы неслучайно появились почти одновременно?

– Совпадение, если оно и есть, случайное, хотя одна тема рифмуется и с фильмом, и со спектаклем. В «Ивонне» речь о карме семейной, а в Годунове мы имеем дело с кармой и семейной, и национальной. Уровень обобщения в пушкинском тексте, пожалуй, масштабней. И, как говорится, случайных рифм не бывает.

– Эстонский режиссер Сулев Кеэдус, показавший на «Киношоке» фильм «Письма ангелу», сформулировал его смысл в словах «пришел, увидел, проиграл». С вашей картиной они тоже рифмуются…

– Возможно. Одна из важнейших для России тем – «внутренний Наполеон», самовластие вызывало опасения уже у декабристов. Их пугало то, что один человек распоряжается судьбой страны, судьбами миллионов, им это казалось опасным. Несмотря на молодость, декабристы были не бунтарями, которым дай только побузить, они были интеллектуалами. И как ни странно, мы сегодня попали в круг тех же проблем: может ли страна с огромным населением позволить себе в XXI веке зависеть от воли или не-воли, этики или не-этики, капризов или не-капризов одного человека? Мой ответ – нет. Человек вообще слаб, а попадающий на вершину власти слабее в тысячу раз. Он изолирован от событий, контактов, ощущений и начинает жить иллюзиями. Этот вопрос был важен для поколения Пушкина, важен он и сегодня, потому что имеет отношение к «русской матрице». Если мы хотим перейти на следующий виток цивилизации, от традиционализма к модерну, нам этот вопрос надо как-то решать.

Пушкин как связующее звено

– Зачем вам потребовались «преданья старины глубокой» в декорации начала ХХ века?

– Мы показали убийство в Угличе в эстетике и костюмах времен Первой мировой. Мне показалось существенной рифма гибели царевича Дмитрия в 1591 году с гибелью царевича Алексея в Ипатьевском доме в 1918-м. Здесь замкнулась карма Романовых, которые пришли и ушли. Важно было подчеркнуть ощущение замкнутого круга.

– В связи с «Годуновым» вы не раз и не два говорили, что Россия от века живет в постоянном предощущении беды. От чего ваш фильм пытается нас предостеречь?

– Разве кино может предостеречь? Я не знаю, как фильм «работает», у нас с ним свои взаимоотношения. Мне бы не хотелось, чтобы кино рождало чувство безнадежности. В мою задачу входило просто идти за Пушкиным, который за двести лет до нас пытался поставить перед обществом волшебное зеркало вовсе не для того, чтобы кого-то напугать: Пушкин мыслил исторически и надеялся, что так же будут мыслить его современники, а вслед за ними – и мы с вами. Пушкин жил через двести лет после событий, о которых повествуется в «Годунове». Мы живем через двести лет после появления пушкинской трагедии, и Пушкин оказывается фигурой, связующей нас с тем судьбоносным для России временем. Вслед за поэтом нам хочется, чтобы наши современники осмысляли события в контексте минувшего. Чтобы мы понимали: то, что происходит с нами сейчас, началось не сегодня и наверняка не завтра закончится. В зеркале всегда есть перспектива, и ее нужно увидеть. Осмыслить. Без чувства истории невозможно двигаться вперед. Иначе выйдет лишь блуждание по кругу.

– Ваша картина стала прощанием с Михаилом Козаковым, приглашение которого на роль Пимена многим показалось неожиданным.

– Он очень хотел эту роль, а для меня было важно, чтобы Пимена сыграл человек, пронесший через свою жизнь Пушкина, чтобы он был не просто актером, но символом высокой культуры. Я сразу увидел, что это роль Козакова, что все будет правильно.

***

Справка «ДД»:

Владимир Владимирович Мирзоев родился в 1957 году.

В 1981 году окончил ГИТИС (факультет цирковой режиссуры), с 1986 года работает в театре, опере, на телевидении и в кино.

Поставил более 50 спектаклей, более 20 телеспектаклей и три игровых ленты: «Знаки любви» (2006), «Человек, который знал все» (2009) и «Борис Годунов» (2011).