Он был влюблен в театр и в свою профессию, его называют «театром в театре», настоящим явлением театрального, артистического мира. 24 июля 2012 года — 100 лет со дня рождения блистательного актера театра и кино Николая Олимпиевича Гриценко.

Народный артист СССР, лауреат Государственных премий, он всю жизнь прослужил в Театре имени Вахтангова. Николай Олимпиевич много снимался в кино. Особенно заметными стали такие его роли, как Каренин в «Анне Карениной», Вадим Рощин в трилогии «Сестры», «Восемнадцатый год» и «Хмурое утро» по роману Алексея Толстого «Хождение по мукам», немецкий генерал в легендарных «Семнадцати мгновениях весны».

Телеканал «Россия — Культура» к 100-летию со дня рождения актера 21 июля 2012 показал документальный фильм из цикла «Острова» (начало в 19:40). Актеры Василий Лановой, Вячеслав Шалевич, Людмила Максакова, Владимир Этуш, театральный критик Вера Максимова расскажут об уникальной способности Гриценко вживаться в создаваемый образ, его манере работать, о том, каким он был в жизни и как к нему относились в театре.

Театральный критик Вера Максимова:

«Любимцем народа он не был. Он был другим актером — любимцем театрального люда. Самая высокая квалификация дается театральным людом. Театрального человека — актера, режиссера — обмануть нельзя. Сказать о Гриценко, что он чем-то отличается, это ничего не сказать. Будет мало сказать, что он единственный, что пустота, которая осталась после того, как он ушел, никогда в жизни не будет заполнена.

В каждом театре есть свой гамбургский счет, он гораздо выше оценок зрителя и, конечно, оценок критика. Актеры лучше всего знают, насколько хорош их партнер. В Вахтанговском театре нет ни одного человека из крупнейших актеров, из тех, кто с ним работал еще совершенно молодым, которые не сказали бы, что Гриценко — гений. Причем это не восторженное определение, это определение по справедливости.

У Вахтангова есть определение гениального актера. Он делает очень точное разграничение: чем гениальнее актер, тем больше в нем иррационального, таинственного и тем меньше в нем разума, расчета и всего остального.

Это было то вахтанговское сущностное обретение формы, через которое очень многое открывалось. Гриценко работал таинственно. Чем больше гениального, тем больше тайны в актере. Это про него. Вахтангов написал нам это, и мы до сих пор голову ломаем. Каким-то другим путем он шел, чем Станиславский. Мне иногда кажется, что мы забываем, что Вахтангов — это не просто следующая ступень за Станиславским, а это ступень высшая.

Гриценко не был актером изначально вахтанговской школы. Он знал Рубена Николаевича Симонова, Вахтангова он не мог по возрасту видеть. Он был школы, которую мы сегодня очень плохо знаем, мы лучше знаем Первую студию МХАТ, но мы потеряли архив МХАТа второго. Гриценко был актером, вернее, студийцем школы МХАТа второго. Это была психологическая школа, но движение следующее, где форма воспринималась как сгусток не просто содержания и смысла, а философии, где отход от реальности в лице крупнейших актеров очень часто означал очень глубокое вторжение в реальность.

Вахтангов говорил, что «я – аристократ в искусстве». Он плебейства в искусстве не терпел. Можешь играть все что угодно, но ты аристократ, потому что ты избран и ты один. А у Николая Олимпиевича был колоссальный диапазон: он умел играть роли очень простых людей и умел играть интеллигентов, аристократов. Он замечательно играл интеллигентов, причем самое смешное, что Николай Олимпиевич никогда не принадлежал к интеллектуалам. Он принадлежал к тому редкому числу актеров, которые не в книжках ищут истину театра и, может быть, даже не в жизни. Михаил Чехов говорил: «Мне иногда не надо выходить из комнаты, чтобы на меня накатило, нашло, пришло наитие, и я увидел своего Гамлета. Мое дело быть в таком совершенстве подготовки, чтобы я к любому увиденному, к этому миражу, к этому видению, к этому наитию был готов подойти так близко, что я мог с ним слиться». Николай Олимпиевич умел это делать. Диапазон его был не определим. Кто он был? По своим данным — фантастический герой любовник, но он был грандиозный комик. У него была грандиозная роль – роль Мамаева в «Мудреце» («На всякого мудреца довольно простоты», — прим. ред.). Боже мой, как она была сделана! Не знаю, какая была — пятая или третяя – позиция балетная, но он только так ходил.

Гриценко играл то, чего не бывает на свете. Он мог устроить театр в театре. Его Тарталья — театр в театре, его сталевар — театр в театре, безусловно, его Мамаев — театр в театре. Никогда в жизни реального человека такого, как Мамаев, быть не могло, но при этом, это был такой Мамаев Островского, которого, может быть, никто и не играл так, как он».

Актриса Людмила Максакова:

«Вахтанговская школа — это то, что можно выразить только с помощью конкретных спектаклей или созданных образов. Если говорить о ярчайшем явлении в понимании Вахтанговского, то, наверное, это фигура Николая Олимпиевича Гриценко. Наверное, в нем и соединилось все то, что называется Вахтанговым. Я думаю, что сам Вахтангов считал бы его первым и любимым учеником, как его и считал Рубен Николаевич Симонов.Существуют определенные актерские модели, может быть, талантливые, может быть, гениальные — могут быть какие угодно оценки. Но существуют актеры вне этих определений, они как бы не укладываются в наше обычное представление. Мы всегда можем увидеть у актера, даже самого хорошего, какой-то хвостик либо его собственного я, либо предыдущей роли, которую он как-то протащил в следующую. Феномен Гриценко заключался в том, что никогда нельзя было увидеть ничего ни от самого Николая Олимпиевича, ни от предыдущей роли. Это даже не перевоплощение, это преображение, то есть это изменение не столько внутренней структуры, само собой, но это изменение всего — пластики, голоса, жеста, походки, взгляда. Это полное изменение и слияние с тем человеческим типом, который он хотел представить.

В театре к Николаю Олимпиевичу все относились, как к небожителю. Все то, что умеет он, не умеет никто. Как он это придумывал, я даже не знаю. Как он там колдовал, каким образом он сочинял эти роли? Если взять Мамаева, это был совершенный монстр.

Когда был жив Рубен Николаевич, он играл очень много, он был его любимым актером. Симонов давал ему играть самые разнообразные роли. Как всегда времена для актеров меняются, самые блестящие судьбы приобретают некий драматический, а то и трагический оттенок. Ролей становилось все меньше, а кроме как лицедействовать, быть актером Николай Олимпиевич больше ничего не умел и не знал. Собственно, ему было ничего и неинтересно. Он был влюблен в свою профессию, в театр. В жизни иных мыслей, мне кажется, у него не было, он всегда был погружен в какую-то работу».

Актер Вячеслав Шалевич:

«По отношению к Николаю Олимпиевичу Гриценко слово «явление» совершенно справедливо. Мы можем сегодня говорить о том, что какие-то новые понятия появились — звезды, еще что-то. Николай Олимпиевич Гриценко — это было явление природы, Богом данный артист. Думаю, это был гениальный артист, равного которому нет, и боюсь, не будет. Ему все было дано Богом, и он это оправдал, донес до нас то, чему можно учиться всю свою жизнь. Даже родная мать его однажды в «Золотом дне» (спектакль «На золотом дне», — прим. ред.) не узнала, не только из-за его грима, а из-за его невероятного проникновения в роль, которую он играл. Этот его напор, эта невероятная, неузнаваемая сущность образа, который он создал тогда в «Золотом дне».

Он был одной из самых невероятных неожиданностей вахтанговского театра. Рубен Николаевич Симонов его просто обожал, не мог им не наслаждаться. Гриценко говорил: «Давайте я Вам сейчас предложу пять образов, а Вы выберите, какой из них мне играть». Рубен Николаевич не мог выбрать, какой лучше. Все были невероятны, в любой роли. Поэтому это явление не только вахтанговского театра, это явление всего мира искусств. Явление всего артистического мира.

Он был потрясающим участником капустников. В Театре Вахтангова были замечательные капустники, в них всегда участвовал Николай Олимпиевич со всем своим азартом.

Театр Вахтангова в свое время новогоднюю ночь встречал всем коллективом в фойе театра. Ставил Рубен Николаевич, приглашал как в собственный дом всех гостей. Николай Олимпиевич смеялся, хохотал. Это была истинная заразительность и потрясающая актерская азартность. Он нас всех молодых так любил, что мы к нему относились не как к Богу. Вообще, он жил живой жизнью. Очень радовался, когда на сцене у кого-то что-то получалось».

Актер Василий Лановой:

«Он был до конца дней абсолютный ребенок, не только в жизни, но и на сцене. Удивительно, что он, даже когда мы собирались в первый раз читать по ролям пьесы, хуже всех читал, не потому что он не умел читать. Это как-то не в его характере. Как только после прочтения у него вырисовывался образ, характер, он в него влезал мгновенно, и уже вышибить его из этого рисунка, из этого характера невозможно было. Я не помню в своей жизни человека, который мог бы так далеко отходить от своей сути по линии создания характеров. У него была в этом смысле гениальная способность. Он интуитивно во время чтения видел этот образ, и уже из него никакой кувалдой выбить было невозможно. Он влезал туда, расширяясь, расправляя плечи, становясь шире, и плавал там, как рыба в воде».