В юбилейный сезон Вахтанговского театра многие ведущие артисты труппы, не занятые в хитовой постановке «Дяди Вани» Римаса Туминаса и простаивающие в бездействии многие годы, получили возможность осуществить собственные замыслы и мечты. После спектакля «Пристань», где проблистало большинство «стариков», пришло время камерных, экспериментальных постановок. Вот и Юлия Рутберг, наконец, дождалась своей выходной арии.

Когда режиссер Михаил Цитриняк взялся за «Медею», его, видимо, меньше всего интересовало, что этот античный миф в разных интерпретациях – частый гость на московской сцене. За последние годы к нему с разных позиций обращались Юрий Любимов, Анатолий Васильев, Кама Гинкас, Владимир Берзин. В Вахтанговском театре у режиссера была актриса, в которую он верил, полагая, что ей подвластны мощные, нечеловеческие страсти. И что актриса эта умна и интеллектуальна, чтобы не потеряться в сути конфликта пьесы Жана Ануйя, весьма далекого от греческой трагедии.

На Малой сцене театра в спектакле «Медея» Юлия Рутберг, истосковавшаяся по настоящим ролям и хорошим текстам, с первого же слова заполняет собою все пространство спектакля. Это ощущение почти физическое: напор, накал, плотность эмоций с первой сцены максимальны. Актрису можно понять: уникальный характер, не женщина в общечеловеческом понимании, но героиня мифа – колдунья, принесшая все в жертву непостижимой любви к чужестранцу, предательница родины и отца, сама устанавливающая себе моральные границы, а точнее презирающая их. Для нее существует единственный закон – закон ее нечеловеческой любви к Язону (Григорий Антипенко), предполагающий полное самоотречение и отдачу. Она пошла для него на убийство, на преступления, — она помогла ему похитить Золотое руно – вожделенную цель аргонавтов. Свобода для Медеи – это свобода принадлежать любимому человеку и владеть им. И еще она одержима чудовищной, безбрежной гордостью дочери царя, обладающей тайной магией. Ей невыносима мысль о том, что такую уникальную женщину, мать его детей, Язон может бросить, как обычную крестьянку.

В принципе, характер Меде задан изначально на самом высоком градусе: развития практически нет, есть только катастрофа, крушение личности, безумие, распад, скорбь. Мы видим Медею и Язона в последнем акте трагедии. Она – в пыльном комбинезоне бойца спецназа, он – в свободном льняном костюме. Решение художницы по костюмам Виктории Севрюковой удивило меня: для царя Креона (Андрей Зарецкий), циничного и бессердечного функционера, и его свиты избраны естественно мятые льняные ткани летних костюмов, для жриц и Кормилицы – подробные этнические наряды с вышивкой и украшениями. Язон в светлом льне, вырвавшийся к брошенной женщине со свадебного пира, тоже принадлежит чужому миру. Видимо, мужская, бесполая одежда призвана подчеркнуть непримиримость  и  неприкаянность Медеи, которой нет приюта нигде – ни на родине, которую она предала, ни в чужом краю, где ее имя звучит, как проклятие. Ее высокомерие по отношению к врагам не имеет оправдания во внешности иссохшей от ненависти былой красавицы. Зато в ее хриплом голосе чувствуется неукротимая сила. Медея – это стихия. С ней невозможно ни бороться, ни договориться. Поэтому Креон так хочет избавиться от нее – любой ценой, от изгнания до убийства.

Сценография Марии Рыбасовой весьма лаконична:  круглая подстилка кочевницы превращается в огромный тюк, подвешенный на крюке. Звуки музыки и празднества сопровождают сцены объяснения  Медеи с Креонтом и Язоном – двумя мужчинами, с которыми ей предстоит выдержать последнюю схватку. Роль Медеи, отстаивающей право на свою уникальную судьбу, порой оказывается выше эмоциональных сил как актрисы, так и публики. Гореть в огне ежеминутно невозможно. В этом разница между современной женщиной и, предположим, Дидоной, которая взошла на костер, когда ее оставил Эней. Такие страсти не кипят в нынешнем мире, а лишь в античных поэмах и трагедиях. На фоне этого разлома между рассудочностью нашего времени и гипер-страданиями давнего прошлого особого внимания заслуживает Язон Григория Антипенко. Строгая мужественная манера, в которой существует актер, сдержанные и достойные краски, благородство и выстраданность поведения — большая редкость на современной сцене. И может быть, именно благодаря этому история об умирающей любви и холоде, рождающемся между близкими людьми, становится столь актуальной. Они очень тесно взаимодействуют с Медеей, сплетаются, катаются по полу, не уступая друг другу, но угли остывшей любви вновь разжечь невозможно.

Решение катастрофической сцены убийства Медеей собственных детей (не будем забывать, что перед этим она уничтожила соперницу, послав ей  в подарок отравленный наряд) предпринято в спектакле на символическом уровне: сняв парадное облачение жрицы, героиня остается в короткой рубашке и медленно погружает в две чаши тонкие платки. Превратившись в кровавые полотнища, они заливают кровью Медею, ее выбеленное лицо и тонкую ткань рубашки. Не знаю, испытывают ли катарсис современные зрители и не думаю, что такова была цель Жана Ануйя, но исполнительница главной роли к этому точно стремилась.