Сергей ЮРСКИЙ: «В Москве, на Фоменках»

Петр Фоменко стал выдающимся явлением двух веков — двадцатого и двадцать первого. Именно тогда, когда стал рушиться репертуарный театр, гордость русского искусства, он создал репертуарный театр в полном объеме. Именно тогда, когда исчез в театре принцип ансамбля, принцип единства, принцип стиля, он создал театр, воплощение ансамбля, единства и стиля. Именно тогда, когда произошел разрыв между драматической сценой и литературой, он не только вернул эту связь, но возродил ее в совершенно новом виде, обратившись к такой литературе, к которой до него в театре еще не рисковали обращаться.

Он нашел место, на котором мы сейчас находимся, красивое место на реке, чтобы среди этой, особым образом строящейся Москвы, создать свой театр-дом. В Москве говорят: на Стромынке, в Филях. Но очень скоро для многих, а впоследствии, уверен, для всех, это место будет называться «на Фоменках». Это будет новый, знаменитый московский район.

Петя, ты не победитель, потому что ты никогда ни с кем не боролся. Ты — создатель!

Людмила МАКСАКОВА: «За все, в чем был и не был…»

Помимо того что он был гений режиссуры, у него было величайшее предназначение, может быть, самое великое на земле. Он был — Учитель. Учеников у него великое множество на всем театральном пространстве. Его уход — трагедия всей страны. Потому что он был совестью нации. Он никогда не отклонился и не отступился от своего лица. Он никогда не изменял своим принципам и на шепот искушения никогда не поддавался.

Он мне часто писал записочки. Я их тщательно храню. И в них во всех всегда стояла одна фраза: «Прости меня за все, в чем был и не был…». Сегодня мы все просим у Петра Наумовича прощения, простите нас, если мы что-то не так сделали, не всегда — на сцене и в жизни — соответствовали тому, что вы хотели, на что надеялись. И спасибо вам! За ваш талант. За вашу любовь к нам. За то, что вы отдали нам свою жизнь.

Юлий КИМ: «Дух театра и гений его»

«…Вот идет Петр Наумыч Фоменко, дух театра и гений его, как студентка-абитуриентка, мир с восторгом глядит на него. Вот проходит он на авансцену, на ходу скидавая пальто, вот угрюм и сутул, он садится на стул и уже перед зрителем — кто?! Рафалок! Простой Рафалок, еврей Рафалок, бедняк-портной. Всегда измученный, голодный, худой. Он верил, что счастье будет, он верил, он жил мечтой…»

Когда в дороге настигла нас эта весть и мы развернулись, я почувствовал себя инвалидом, у которого внезапно отняли костыли. И в этом ощущении пребываю до сих пор. В нашей компании, которой он оставался верен всю свою жизнь, он шел под кличкой Фома.

Я видел разных знаменитостей, помню одного замечательного мастера, перед которым все время двигалось его историческое значение, сначала входило историческое значение, потом он. О своей состоятельности Петя не задумывался никогда, он постоянно производил идеи, до самых последних дней своих. Недавний замысел его воплощал вечную его любовь к Пушкину, он задумал спектакль «Наше всё». И со мной подробно развивал эту идею. Стоит Пушкин на своем постаменте, к нему подходит несчастный человек и говорит: «Александр Сергеевич, разрешите представиться: Маяковский!» Дальше мы наперебой цитировали: «У тебя и у меня в запасе вечность, что нам потерять часок-другой!» Как же замечательно Петя читал эти стихи и за Маяковского, и за Пушкина одновременно! И вот, не успел Маяковский познакомиться, его отталкивает в сторону другой молодой человек, тоже несчастный, Есенин, который тоже читает. Вдруг оба видят — идет дама, это Марина Ивановна, отбирает у них Пушкина, несет на руках; тут идет другая, царственная дама, отбирает, несет на своих руках, тут появляется Булат Шалвович, и вот они спорят, кто и как вернет его на пьедестал… Тут Петя остановился, а я продолжил: появляется человек и говорит: «Дайте мне!», и это — Фоменко. Он возвращает Пушкина на пьедестал, попутно о чем-то с ним беседуя.

Я думаю, пока не ушли люди, хорошо его знавшие, надо чтобы были составлены две книги, одна о нем как о личности, потому что это личность невероятная! И другая, конечно, о его театре. Театре Петра Фоменко, ставшем явлением не меньшим, чем театр Мейерхольда.

Сергей ЖЕНОВАЧ: Человек с другой планеты

…он для всех нас был не просто учителем — очень близким, родным, сокровенным человеком. Он фантазировал, сочинял нас, и эта его вера в нас заставляла становиться выше, мощнее, интереснее.

Я для себя придумал, что есть такая планета, где живут одни фоменки. Они как-то особенно ходят, разговаривают, на стул просто не садятся, сначала обойдут вокруг. И эмоции у них выражаются какими-то своими словами: «божественный идиотизм», «магический кристалл»… И вот один из них оказался среди нас и стал нас учить своему фоменковскому языку, театральному, радостному, фантасмагорическому.

…Я записывал иногда его тексты. В основе всей его системы, как кто-то точно и замечательно сформулировал, лежит взаимное восхищение. Такое общество взаимного восхищения с потрясающим мастером во главе. Мы все поражались его интонациям, парадоксальности, молодости его мышления; за учеников его я не боюсь…

Петр Наумович. И все, все, все…

Всё когда-то происходит. Приходит время — и происходит. Ожидаемо или неожиданно, в конце концов, это не важно, если происходит непоправимое. Я привык много лет объяснять маленьким людям в моей школе сложные вещи на понятном им языке, так как привычные сравнения и сопоставления для них ничего не значат. Они живут в иной системе координат. И казалось бы, очевидные вещи объяснить совсем непросто. Вот как объяснить им, что такое, когда человек вдруг растерялся. Вчера ему еще все было понятно. Ну, что хорошо, что плохо, что правильно, что красиво. Потому что у него была точка отсчета. А сегодня растерялся. Потому что ее не стало. И от этого ему стало очень плохо. Помните, в прошлом году ушел учитель? Не заболел, а совсем ушел. Остались, конечно, другие. Но тот учитель, когда говорил, что это хорошо, ты точно знал, что это Хорошо. И все знали! Когда он говорил, что так нельзя, то все знали, что Так нельзя. Никогда. А учитель ушел насовсем. И ты растерялся, потому что ты не знаешь теперь, как можно, а как нет. И весь год ты думал — вот был бы… А его нет. Но когда он ушел, остались другие. А ты каждый раз думал, а могло ли быть так на уроке у Учителя? Нет, не могло. Учитель бы так никогда не сделал. И не сказал. И не посмотрел. А теперь его нет, и непонятно, как быть, потому что другие так не могут. Ну, вы же помните.

И еще. Он всегда так умел придумывать, как другие не умеют. И с ним было всегда интересно. А теперь его нет. Да, другие тоже делают всякое разное. Но совсем не так интересно. Или такое, чего у него быть не могло. И так он бы никогда не смог сделать. Потому что это плохо. И главное, что все точно знали, что Это — плохо. А теперь непонятно. Вот что такое Учитель! Вот что значит, когда его нет. Поэтому и растерялись. Поэтому и плохо.

А если по-взрослому, оглядевшись. Ой как вдруг естественно звучит: «На кого ж вы нас оставляете, Петр Наумович?!»

С самого начала в Мастерской были Кирилл Пирогов, Андрей Щенников. Потом Петру Наумовичу понадобился мальчик для «Войны и мира». Так появился Саша Мичков и остался в театре. Потом Федя Малышев, Катя Смирнова. Они все из моей школы. И мне их тоже очень жалко.