Он легко, как мальчишка, взлетает по лестничным пролетам то в свою гримерную, то в рабочий кабинет. В жизни у него и в прямом и в переносном смысле столько ролей, что «сыграть» все, кажется, просто нереально.

Ректор Щукинского театрального — альма-матер «полнеба» советских и российских светил. Педагог, профессор. Народный артист. Дон Гуан, Панталоне, Незнамов, Германн, Арбенин, Каренин — в родном Театре Вахтангова, великий прорицатель Вольф Мессинг — на экране. — Мальчишкой лет семи я оказался на детском спектакле ТЮЗа, — ищет начало своей театральной судьбы Евгений Владимирович. — Если не ошибаюсь, назывался «Голубое, зеленое». Погас свет, открылся занавес и… По ту сторону я увидел совершенно другую жизнь — такую реально-нереальную, загадочно-непонятную, красивую и сказочную, в которую мне ужасно захотелось попасть. А как — я не знал. Мы жили тогда под Тулой, недалеко от Ясной Поляны. Сельская местность, рабочее такое местечко — бывший лагерь для интернированных. Отец работал на шахте. Лет в тринадцать я решил записаться в театр чтеца.

— Так поздно?

— Виной тому была моя природная стеснительность. Я и сейчас-то стесняюсь всего.

— И это говорит ректор Щукинского училища?!

— А что удивительного? До сих пор, когда я смотрю на молодых ребят, думаю: «Боже мой! Вот мне бы изначально такую уверенность, самоуверенность, такую нагловатость, что бы со мной было!» А потом думаю: «Нет, у каждого свой путь». Даже окончив политех, получив диплом инженера подъемно-транспортных машин и далее работая в конструкторском бюро, я понимал: должен что-то со своей жизнью делать. Так что я пришел в профессию очень трудным и длинным путем. Даже чересчур извилистым, я бы сказал.

— Будучи студентом и начинающим актером, крутили любовные романы, устраивали пирушки с сокурсниками? Или бежали в библиотеку: «учиться, учиться и учиться».

— Были библиотеки, были пирушки. Было все! Но к нам никогда не было особенных претензий. Может, потому что мы назубок запомнили формулировку Рубена Николаевича Симонова: «Ты можешь вести какой угодно образ жизни, можешь не спать всю ночь. Но утром в 11 часов будь любезен быть на репетиции в накрахмаленной сорочке, в бабочке и выглядеть как огурчик!» И выкладываться на занятиях на все сто. Если ты умеешь это совместить, тогда есть надежда.

— Между вашим поколением студентов и сегодняшним — пропасть? Или сопоставимо?

— Сопоставимо абсолютно. Потому что ребята, которые к нам поступают, точно так же мечтают хоть как-то постичь непостижимый смысл этой профессии.

— Говорят, у вас был трудный путь в кино…

— Признаться, я долго комплексовал по поводу своей внешности. Особенно после того, как вдруг нос у меня начал расти, и я старался в профиль не поворачиваться. Поэтому на пробы меня приглашали, а вот сниматься не брали аж до 1988 года. А что было потом, не надо никому рассказывать. Потому что для кино наступил «конец света», для театра — конец русского театра. Причем для театра конец света наступил даже не в переносном, а в буквальном смысле. Вечером на Арбате не работал ни один фонарь. Люди почти не ходили в Театр Вахтангова, потому что реально боялись возвращаться домой в кромешной темноте. Но если театр в те годы пребывал в плачевном состоянии, то кино вообще прекратилось. А я-то уже к тому времени почувствовал его пьянящий вкус. Меня уже и Шахназаров, и Кулиш приглашали на пробы, и Колосов, и Фокин. И тут кино не стало никакого. И надолго.

— Можете назвать самый тяжелый и, наоборот, самый счастливый день того периода?

— Некоторые ребята открывать кафе стали, пробовали заниматься бизнесом, чтобы как-то выжить. Я тоже стал подумывать о чем-то подобном. Дома две маленькие дочки, их надо кормить. А в 91-м году, как вы помните, в магазинах вообще ничего не было. Талоны на приобретение пеленок и подгузников выдавал ЖЭК. И в этот момент Петр Наумович Фоменко пригласил меня в спектакль «Без вины виноватые». Я согласился и был безумно счастлив, когда народ хлынул в театр и когда за кулисы приходили большие артисты.

— То есть вы не уходили из театра?

— Даже не пытался. В голове всегда гвоздем сидела эта формулировка дурацкая: мол, театр не прощает измен, предательства. Так многие старшие говорили. И я боялся: если я предам театр, буду наказан непоправимо. «Сцены не надо бояться, — говорила мне Юлия Константиновна Борисова, — она всегда поможет тебе».

— Значит, не байки, когда рассказывают, что актера приносят в театр на носилках, он весь спектакль бегает по сцене, а потом его так же уносят…

— У нас была Дина Андреевна Андреева, замечательная актриса. Ее привозили, с двух сторон держали, подводя к выходу на сцену. И перед выходом на сцену она вставала и шла. И играла роль. После чего ее за сценой подхватывали и уносили. Это быль!

— Бывали ли в вашей жизни провалы, когда казалось, что все кончено?

— Еще какие! Самым страшным провалом была моя первая роль в Театре Вахтангова. Это произошло на гастролях. Заболел артист, и меня (срочным вводом!) ввели на роль Вельзевула в спектакле «Мистерия-буфф». На репетиции мне показали, где надо будет выйти, что сказать. Но артисты были не в костюмах — лето, жара… И когда я вечером пришел на спектакль: артисты все в гриме, в костюмах — я никого не узнаю… Вместо концертмейстера целый оркестр! Я в ужасе. Перед выходом на сцену забыл текст. Напрочь! И вот меня выталкивают… Оркестр гремит, софиты слепят, я иду по помосту, втыкаю посох и молчу. Мне все что-то подсказывают, а я даже не могу повторить — во рту все пересохло! Это был такой позор, что я собирался ночью тайно покинуть гостиницу и бежать куда глаза глядят.

— Как обошлось?

— Наш преподаватель и артист театра Владимир Иванов пришел к Евгению Рубеновичу Симонову и убедил его в том, что у меня был шок на сцене. И если не дать мне еще раз сыграть, можно сломать мне жизнь.

— Если я спрошу про любимую кинороль, вы назовете Мессинга?

— И ее в том числе. Все артисты мечтают о роли, с которой бы он ассоциировался мгновенно. Звучит фамилия артиста — и все сразу называют фильм, в котором он снимался. И то, что у меня есть такая роль, — чистой воды везение. Если бы режиссер Владимир Краснопольский без всякого кастинга сразу меня не взял, меня бы в фильме не было — пробы я бы не прошел.

— Почему?

— Потому что я не знал, как играть эту роль. А режиссер утвердил меня заочно. Мы даже знакомы не были — он видел только мое фото в каком-то журнале.

— Правда, что перед съемками вы ходили на могилу Вольфа Мессинга — просить благословения?

— Нет-нет, благословения просил в церкви. Я пришел к священнику, потому что не понимал, что именно мне предстоит играть. Не понимал, каково это иметь возможность заглянуть в чьи-то мысли, предвидеть наверняка не только хорошие, но и самые трагические события. Что значит предсказать победу 9 мая 1945 года, падение Третьего рейха, жить, зная дату, час смерти своей любимой жены, точную дату своей смерти? Поскольку создатели фильма хотели ответить на вопрос: «Удивительный талант Мессинга — это дар Божий или проклятие?», мы со священником договорились, что моя задача — исследовать, каково же жилось ему с этим даром или проклятием. Ведь остальное понять невозможно. Кстати, на могилу к Вольфу Григорьевичу я действительно ходил. Просто молча постоял… Это произошло, когда большая часть фильма была отснята. Как раз в этот момент в съемочной группе стали поговаривать, что «нам сам Мессинг помогает».

— В каком смысле?

— Судите сами: именно в этот год, в эти месяцы наступил мировой экономический кризис. 2008 год! Деньги быстро кончились, и можно было благополучно закрывать эту картину, как случалось в то время сплошь и рядом. Но члены съемочной группы сказали: «Нам нравится снимать эту картину». И согласились работать в долг, что само по себе уже невероятно.

— Иногда актеры идут на подвиги: актрисы не щадят себя на съемках, будучи на девятом месяце беременности, многие делают сложнейшие каскадерские трюки, бреются наголо, набирают вес… В вашей театрально-киношной жизни было место подвигу?

— Например, у меня была прошлым летом работа в военной картине «Блиндаж». Я там играл отца семейства, фотографа, которому приказывают снимать расстрел евреев, обещая за это не трогать его семью. Его заставляют делать жуткие кад­ры, а затем выводят его семью, двух дочерей, и он понимает, что его обманули… В конце концов его самого в эту яму вместе с расстрелянными кидают. Но в него не стреляли, и он выжил. И вот этот страшный эпизод, когда мой герой вылезает из ямы, я, наверное, не забуду никогда. Меня закопали в песок, сняли дубль. Но режиссер сказал, что нужен второй дубль, — «как-то слишком легко» я вылез. Меня закопали еще на метр глубже, с головой. По команде «Мотор!» я стал вылезать и чувствую: не могу. Песок сырой, тяжелый, он сковал меня всего. Едва-едва вылез. Весь этот эпизод, на съемках которого сорвал себе спину, я делал сам.

— После Мессинга на вас, наверное, свалилась бешеная популярность?

— (Смеется.) Нет, это было пораньше. В картине «Пятый ангел» я играл ну очень крутого бизнесмена Григория Плоткина. Пришел на Киевский рынок покупать цветы. Подходит ко мне продавщица и громко спрашивает: «Это ты вчера убил жену?» Я понимаю, о чем она. И отвечаю: «Я». Она говорит: «Молодец! Так ей, суке, и надо!» Причем она говорит это так, чтобы слышали все. Я начинаю уходить, народ идет за мной, потом я начинаю бежать, и народ начинает бежать со мной. А продавщица бежит следом, тычет в меня пальцем и кричит: «Он вчера убил свою жену! Это он, это он сделал!!!» Я бегу, а за мной толпа… (Смеется.) Вот так я понял, что слава пришла!

— Вы жесткий ректор, преподаватель?

— Видите ли, требовать от студентов нужно обязательно. Они не должны понимать, что им все дозволено. Если ты, как студент, серьезно выполняешь свои обязанности учиться, я готов стоять с тобой на одной доске, разговаривать, шутить. Как только студент нерадивый, я вступаю в общение «студент — ректор», могу с тобой и распрощаться, не отпущу тебя на съемки и так далее.

— Ваш знаменитый предшественник на посту ректора, Владимир Этуш, в свое время сказал абитуриенту Юрию Яковлеву, что по нему плачут фабрики и заводы. А вы многих «отправили на заводы»?

— Представьте себе — да! А как иначе? Если через прослушивание проходят примерно три-четыре тысячи человек, а набираем мы тридцать. Сейчас конкурс в Щукинское — сто человек на место.

— Мы знаем самую известную актерскую болезнь — «звездную». Уж вы-то, наверное, знаете и что-нибудь покруче…

— Я бы назвал леность. Нельзя в этой профессии лениться. Вообще. Нельзя останавливаться на достигнутом.

— Как получается, что о популярных актерах «вдруг» забывают?

— Можно назвать несколько фамилий — Владимира Ивашова, например. Какая у него была роль в «Балладе о солдате»! А дальнейшая судьба? Или взять Николая Рыбникова, блистательного артиста, создававшего образы эпохи, целого поколения. А потом случилось это «вдруг». Да таких артистов — несть им числа. Мне кажется, спасение в том, что нужно постоянно быть в тренинге, продолжать искать новое и каждый день не переставать удивляться профессии. Не хотел рассказывать, но расскажу. Когда я работал в театре, больших ролей долго не было, да и маленьких было не так много. Я понимал, что у меня остаются силы, много-много нерастраченной энергии. И пошел преподавать в училище, чтобы хоть как-то реализоваться. Нужно было терпеть и ждать, и стараться не потеряться.

— Ну, был еще вариант пойти в компанию и бухать…

— Ну да! И рассказывать о своей тяжелой жизни непризнанного таланта.

— Людмила Гурченко говорила, что…

— (Перебивает.) А Гурченко! Каким нужно железным характером обладать, чтобы пережить полное забвение после такой славы. Сколько она пережидала. И выждала свой час…

— Людмила Марковна говорила: «Главное — это Случай, на втором месте внешность и только потом талант!» Вы согласны?

— Я бы поставил в такой последовательности: терпение, трудолюбие, талант. Три «Т». А кроме одаренности и работоспособности нужна еще и удача. И звезда, которая тебя поведет по жизни.

— У вас есть тайные необычные страсти, увлечения?

— Я много чем увлекался. Бывало, начну собирать, например, необычные яблоки — из камня. Потом охладеваю. Единственное, что мне нравится по-настоящему и никогда не надоедает, — это заниматься землей, сажать цветы. Посеешь зернышки в горшочки, они прорастут, потом их распикируешь, посадишь в землю — и они расцветают. Вот как? Не укладывается в голове: каким образом в семечке, которое меньше маковой головки, заложена вся информация о какой-нибудь удивительной петунье или циннии, пионе или розе… Это непостижимо! Я очень люблю эту субстанцию — землю. Может, потому что мой дед по материнской линии был председателем колхоза. То есть я, вероятно, самый что ни на есть настоящий крестьянский сын.

— Армен Джигарханян рассказывал про три вещи, которые ему не даны от природы: он не играет ни на одном из музыкальных инструментов, абсолютно неспособен к языкам и ему противопоказано плавание…

— Наверное, мы с Джигарханяном — братья. Потому что я всю жизнь мечтал, но так и не научился играть ни на одном из музыкальных инструментов. Я совершенно не могу выучить ни один иностранный язык, что мне доставляет огромный дискомфорт, может, поэтому я так мало езжу по миру. Правда, плавать я умею. Но плохо.

— Понятно, что у вас как у истинного трудоголика времени на отдых нет, но когда оно вдруг появляется…

— Рестораны, тусовки мне неинтересны. Долго сидеть за столом и рассказывать о том, кто хороший, кто плохой, — для меня совсем невыносимо. Предпочтительнее находиться дома. Тем более мне редко это удается. Но самое лучшее — поехать на дачу и поковыряться в земле.

— Когда-то, отвечая на вопрос о мечтах, вы отшутились: «Мечтаю дожить до того дня, когда дочери станут взрослыми. Еще хочется пообщаться с внуками, правнуками!»

— Я, правда, об этом мечтаю! — ?! — Бог его знает, для чего мы приходим в этот мир. Это нам так кажется, что мы делаем великое дело, работая в театре, создавая там роли, снимаясь в кино. А на поверку-то выходит, что ничего нет важнее того, чтобы стараться вести нравственный образ жизни, заботиться о продолжении рода…