Ллойд Эванс о том, почему мы «подсели» на русского драматурга.

Один уезжает,  трое других врываются на его место. В столице всегда популярен Чехов. Пока заканчивается показ «Трех Сестер» в театре «Янг Вик», в «Водевиле» готовятся к звездному по составу «Дяде Ване». Неподалеку, в театр «Новело» скоро привезут другого «Дядю Ваню», из Москвы. Уже идут репетиции «Чайки», в главной роли Мэтью Келли, театральной компанией «Саусвок Плейхаус». Годами мы безустанно потребляли Чехова. Сейчас мы находимся на грани, когда наше пристрастие может стать необратимым. Чем он так привлекает нас?

Карьера Чехова как драматурга была короткой и тернистой. Ранние пьесы терпели провал.  Его главное достижение, спектакль «Чайка», тоже провалилась на премьере в 1896 году в достаточно традиционном Александринском театре в Санкт-Петербурге. Двумя годами позже новый показ спектакля в более прогрессивном Московском Художественном театре на удивление был принят с успехом. Чехов продолжил работу с ним, написав «Дядю Ваню» (1899), «Три сестры» (1901) и «Вишневый сад» (1904).  Больше не успел – умер.

Натуралистический стиль Чехова был чем-то новым в театре. Вместо того, чтобы создавать шумных, лихих героев и разрабатывать напряженные сюжеты, он приспособился описывать медленную, полную рутины повседневную жизнь русских провинций. Когда режиссер Питер Брук впервые увидел Чехова, он сказал, что это схоже с прослушиванием аудио записи, сделанной совершенно случайно во время семейной ссоры. Для современного зрителя, который вырос на реалити-шоу и мыльных операх, этот будничный реализм изначально соответствует его  эстетическими ожиданиями. И вот мы с легким сердцем подошли к этим необычайным иностранным произведениям. Они –  классика, но без страха или возвышенных претензий «классической» классики. И поскольку Чехов написал всего четыре великие пьесы, мы имеем возможность сравнить разные постановки за одни выходные. Чтобы сделать это с произведениями Ибсена, потребуется две недели, Шоу – три, а Шекспира – целый месяц.

Чехов льстит нам.  Он льстит всем: актерам, зрителям, художникам, постановщикам. И в этом секрет его популярности. Он льстит режиссерам, предлагая им невероятное число возможных акцентов и вариантов интерпретаций. Его пьесы, которые невозможно классифицировать, принадлежат уникальному жанру. Это романтические трагикомические документальные размышления о тщетности бытия.  Такая многоликость становится причиной того, что совершенно несведущий режиссер потерпит крах в каждом ее аспекте. Чехов умеет убеждать публику, оставаясь весьма стойким к экспериментам с концепцией. Насколько мне известно, никто не пытался ставить его работы в нацистской Германии, или во время Карибского кризиса на Кубе, или в Каменном веке в Месопотамии. Пьесы остаются там, где они были рождены в конце 19 века в России.

К счастью, это было время необычного домашнего уюта, что делает работу художника-декоратора легкой и необременительной. Все, что нужно, это вспомнить стиль украшений Викторианской эпохи и зайти в кладовую, где хранится подобное добро. Публика ожидает чего-то восхитительного, поскольку подобные старинные интерьеры из тяжелого дерева отвечают нашим представлениям об интерьерах с массивными платяными шкафами в домах наших бабушек и дедушек.

Цветовое оформление также нетребовательно. Внутри –  гамма темно-коричневая, в которую могут вплетаться светлые нотки желтого, серого и белесого. Снаружи, скорее всего, закат солнца, поэтому естественный оттенок – блеклый янтарь – сразу же создает ощущение разрушающегося великолепия. Из всех возможных цветов, цвет янтаря проще всего украсить. Нужно только дополнить янтарь неброскими лазурного цвета деталями,  которые к нему хорошо подходят.  В результате получаем утонченное голубо-оранжевое сочетание, на которое приятно смотреть, не смотря на то, что оно нелепо и обыденно, как рецепт курицы в вине. Но это же Чехов. Новизна и новаторство было бы таким же нелепым, как казино на кладбище. Чехов так же заколдовывает богачей.  В трех его пьесах показаны отношения на стыке поколений, которые стимулируют любовь.  «Дяде Ване» требуются услуги седеющего телевизионного повесы в главной роли. Порой ему будет типичная красавица из британских сериалов Елена. В «Чайке» подобный случай, только со смещением гендерных особенностей. Туповатый герой комедий играет Константина, а стареющая матрона – Аркадину.

Аналогичная ситуация и с «Вишневым садом». Обанкротившаяся вдова, Раневская, представляется  домохозяйкой с пластикой на лице, а роль Лопахина, амбициозного крестьянина, идеальна для торговца, отпускающего шуточки на злобу дня из развлекательных, пустословных телевизионных шоу. Чехов щедро тратит свой дар, и даже маленькие роли привлекают талантливых исполнителей. Джон Гилгуд, в расцвете сил в 1961 году, был счастлив сыграть стареющего паяца Гаева в постановке «Вишневого сада»  в театре Олдвич.

Актеры любят Чехова потому, что он дает им то, что они больше всего любят – возможность высказывать красивые мысли, красуясь в привлекательных нарядах. В Дореволюционной России все наряжали для бала. Мужчины надевали белые фланелевые костюмы с шелковым галстуком, соломенную шляпу и, возможно, имели курительную трубку. На обед они облачались в темно-синий цвет в сочетании с кремовым цветом.  Мужчины-слуги в изношенной обуви и изъеденных молью фраках представляли собой образец некого изящества для нищих. Крепостные тоже старались принарядиться. Борода, подпоясанная рубаха и  картуз создавали эффектную смесь стилей, состоявшую из позднего Толстого и раннего гранжа.

Не будем забывать и дам. На их шеях и пальцах блистали еще пока не заложенные у ростовщика бриллианты. Их волосы были собраны и заколоты  в волны пушистых и кучерявых локонов. И они порхали по сцене в тех подметающих пол платьях, которые, казалось, украшают любую фигуру, даже худых как щепка карликов и пышечек с конституцией типа «опасно, не кантовать».  И современная публика подсознательно отмечает платья с длинными рукавами начала ХХ века как символическое одеяние суфражисток, поэтому женским персонажам Чехов безоговорочно присуждает ум,  красноречие и немного дерзости. Нам они кажутся феминистками, которые не потеряли своей женственности.

А так выглядит самая любимая забава Чехова. Он как-то придумывает своих пьяниц, его герой – зануда, а его тоскующие провинциальные наследницы кажутся нам близкими подругами. Самой первой пьесой Чехова, которую я увидел, была любительская постановка «Трёх сестер» в театре на улице Фулхэм роуд. Это были дешевые декорации, хаотичное освещение и плохая игра актеров, но мне нравилась каждая минута этого спектакля. Эксцентричная сила мира, описанного Чеховым, потрясла меня. Я хотел не просто смотреть этих болтливых зануд и их самообман; я хотел присоединиться к ним и быть там, с ними. Чехов  насыщает театралов вечеринками в загородном доме, на которые они никогда не попадут.

Нет ничего плохого в том, чтобы сдаться под упором перманентного Чеховского обаяния. Единственная опасность заключается в том, что нас можно будет слишком легко удовлетворить в абы каком театре, которых нынче в избытке. И нам бы следовало, если уж мы чувствуем себя добродетельными, попытаться подержать наш театральный репертуар на строгом Посту и дать Чехову отставку на месяц-два. Хотя на самом деле мы совершенно не может пресытиться им.