В последние несколько месяцев сразу пять постановок «Дяди Вани» обрушились на Великобританию. Сара Хемминг интересуется: почему это унылое существование так глубоко заинтересовало нас?

В перерыве между репетициями в Ист Лондоне актер Кен Скотт безутешно ковыряется в содержимом пластмассовой коробочки для завтрака. Определенно, он питается без излишеств. «Вы не сможете увидеть меня раньше понедельника»,- стонет он.

Это сцена, которая практически могла бы быть взята из пьесы, которую он сейчас репетирует. Скотт играет дядю Ваню из одноименной пьесы Антона Павловича Чехова, написанной в 1897 году,  –  эдакого ворчуна, который в постановке Кристофера Хамптона даже говорит себе: «Я занимаюсь только тем, что ворчу как старый хрыч».

У Скотта хорошая компания: он будет одним из пяти Вань, которые украсят сцены британских театров в ближайшие пару месяцев. В самом деле, спектакль, поставленный Линдси Познером, выходит в дни гастролей русскоязычной постановки московского театра им. Вахтангова, режиссер – известный Римас Туминас, в главной роли – выдающийся российский актер Сергей Маковецкий.

Так почему же этому «сварливому чудаковатому старикашке» уделяют столько внимания? Случайно ли это? Или причина в его ворчливости, самоиронии и чувстве неудовлетворенности, которая так близка нашему времени? И если да, то почему?

«Дядя Ваня» Чехова – это шедевр, гуманный, забавный и разрывающий сердце очерк о растраченных впустую возможностях. Но если заглянуть глубже, вы увидите там обыденное содержание. Пьеса начинается с краткого описания загородного поместья, которым старательно управляет Ваня и его племянница Соня. Вначале мы знакомимся с местным врачом, Астровым, который жалуется на скукоту жизни в провинции. Затем мы натыкаемся на Ваню, который в 47 лет в невероятных масштабах переживает кризис среднего возраста, вызванный приездом его зятя, высокопарного профессора, со своей красивой женой. Почти все жалеют себя, особенно Ваня. Но почему же мы так тепло к нему относимся?

Маковецкий считает, что секрет Ваниной привлекательности лежит в узнаваемости. «Мы все Дяди Вани», говорит он. «Многие люди, которые видят спектакль, думают, что это про них».

Скотт соглашается. «Большинство из нас проводит большую часть своего времени, жалуясь на что-нибудь», — говорит актер. «И каждый доходит до того момента, когда к нему приходит беспокойство, что с ним в жизни будет дальше. В этой пьесе каждый переживает подобный кризис».

Но кризис Вани специфичен: он провел свою жизнь, управляя поместьем, пока его владелец, профессор, занимался карьерой. Когда раздражительный профессор возвращается, Ваня вдруг начинает чувствовать себя глупцом и неучем. Он ощущает, что он потратил 25 лет своей жизни на то, чтобы обслуживать шарлатана.

Еще немаловажен тот факт, что такой самоанализ начинается в момент обострения апатии. Как и многие из нас, персонажи Чехова начинают размышлять тогда, когда они оказываются вне своей обычной рабочей рутины.

«Одна из неверных концепций восприятия героев Чехова заключается в том, что их считают людьми ленивыми, неспособными что-либо сделать», считает Йен Глен, который играл Ваню весной. «Но это, естественно не про героев «Дяди Вани». Они – очень, очень занятые, но если что-то случается,  они прячутся в укрытие. И еще этот приезд профессора: та жизнь, которую хочет прожить он, совершенно противоречит с тем, каким образом раньше велось хозяйство. Все вынуждены забраться поглубже в норку, и уже оттуда они пытаются разглядеть, что происходит».

Соответствует ли это эмоциональное волнение зрителям XXI века, которые потеряли былую уверенность и идут в сомнительное будущее?  Режиссер «Дяди Вани» театра им. Вахтангова Туминас считает, что это частично да. Он говорит: «Сегодня люди остро чувствуют отчаяние».

Йен Глен в роли Дяди Вани

Туминас описывает дезориентацию в России так: «Больше всего мы чувствуем то, что потеряли мечту. Я согласен с великим российским философом, который сказал, что страна определяется не только географическим положением или языком, на котором говорит нация, но и тем, есть ли у ее граждан мечта. Свобода и демократия когда-то были нашей мечтой, но и она оказалась невечной».

Постановка Туминаса – новаторская. Дико материальная, мрачно комедийная и радостно абсурдная, она обходится без всех привычных для Чехова декораций. Его персонажи беседуют на практически пустой сцене, перемещаясь на ней по внутреннему наитию. «Это физическое воплощение того, что время проходит сквозь пальцы», говорит режиссер.

Американец Ричард Элджер – со-режиссер постановки «Дяди Антона» театрального движения Базаар, которое уже объехало всю Британию этой осенью. Он тоже чувствует отголосок подобной тревоги в пьесе Чехова. Элджер говорит: «Я думаю, что идея о неосуществлении мечты хорошо показана в фильме «Дух времени». «Дяди Антона» отбрасывает оригинал, подчеркивая его дикие перемены настроения. «Вас оставили с чем-то сырым, незаконченным, именно это и привлекает в его произведении», говорит Элджер.

И новизна не только в том, что говорит Чехов, а в том, как он это говорит. Последние английские постановки стряхнули почтительную меланхолию ранних спектаклей и переключились на  эмоциональную незавершенность и скованную, лихорадочную энергию в пьесе. Когда герои читают монологи, нам кажется, будто мы слышим их мысли. Скотт говорит, что для этого игра должна быть максимально правдоподобна: «Вы должны быть вдвойне внимательны, чтобы попытаться  достигнуть такой обнаженности, снять верхний слой и показать душу».

Познер, его режиссер, добавляет: «Динамичный здесь не сюжет. Перемены в характере героев – вот источник драматического напряжения».

В ранней редакции в пьесе совершалось самоубийство и более счастливый конец. Но Чехов добавил в концовку выстрел-промах, сделав финал более противоречивым: Ваня и Соня в последней сцене возвращаются к своим обязанностям, оба стараясь смягчить ноющую тоску. Герои Чехова могут быть в отчаянии, но в конце они продолжают попытки оставаться на плаву. Возможно, это не так драматично, зато намного ближе к правде жизни.

И в конце появляется эта глубокая, полная сочувствия честность, которая взывает к нам. «Людям всегда кажется, что в другом месте жизнь чуточку лучше», говорит Йен Глен. «Очень мало кто думает: «А все-таки я безмерно счастлив прямо здесь, и это чудесно». Потому что мы не такие. И Чехов написал именно об этом»