Постановка «Дяди Вани» Римаса Туминаса, дерзкая и вызывающая, предлагает необычный взгляд на эту семейную чеховскую драму. Этот ДВ не столько вызывает сочувствие, сколько поражает артистизмом, местами его трудно понять, но  это поэтичное театральное произведение достойно всяких похвал. В театре Noel Coward.

Этот «Дядя Ваня» не принадлежит к тому уютному сорту чеховских постановок, который делает чеховские пьесы любимейшими в Англии – с их чаевничаем,  нудной болтовней и удушающей тоской сельской буржуазии. В постановке режиссера Римаса Туминаса зритель не увидит ни самовара, ни кружевных салфеточек. Но в программке театра Вахтангова утверждается, что «Туминас не искажает текст».

Наоборот, его целью было «освободить» пьесу от ее бытовых элементов, чтобы расчистить место для «поля битвы»  несбывшихся надежд и мечтаний. Это жесткая версия, и порой ее трудно принять: персонажи часто говорят, обращаясь к небу или к пространству вне сцены, а не друг к другу, во время диалогов то и дело начинают вопить и вздымать руки, но эту версию «ДВ» никак не назовешь привычной или скучной. Она дерзка и вызывающа, и соглашаемся ли мы с новым подходом режиссера и тем риском,  которому он подвергает чеховскую классику,  или отвергаем их, несомненно, что эта театральная работа заслуживает всяческих похвал.

Конечно, Туминас использовал несколько нестандартных приемов. К примеру, нет смены декораций, а сами они почти безжалостно упрощены:  это грубый плотничий станок, который служит одновременно и столом, и центральным элементом сцены, в глубине — едва заметная белая статуя льва (очевидно, символ Санкт-Петербурга), заваленная кучей деревянных стульев, и над всем этим светится шар луны, как  грозный председательствующий на  этом действе.

Фоном всего спектакля неотступно звучит музыка (написанная Фаустасом Латенасом), которая, переходя в зажигательный вальс, заставляет эту  многословную пьесу взлететь вихрем  и перейти в  хореографический, почти балетный статус. Одним из примеров довольно абстрактного художественного видения Туминаса становится конец второго акта, переходящий в подобие танца: Соня и Елена вдвоем играют на пыльном пианино, акцентируя каждый удар по клавишам одновременным бесцеремонным взглядом в публику, остальные же в это время окружают их, двигаясь в ритме музыки.

Возможно, какая-то нежность исходного текста утратилась за счет грубой сценографии и порой мелодраматической игры актеров. Кажется, что персонажи используются как мыслящие машины, а не теплокровные, вызывающие сочувствие человеческие существа. Их движения зачастую слишком вычурны и на грани абсурда: нелепая комедийная парочка Вафля и Ефим (Юрий Красков и Сергей Епишев), снующая в панике с курицами в сцене грозы или финал спектакля, где Соня манипулирует причудливым, клоуноподобным  Ваней, придавая ему позу. В другой странно задуманной сцене Елена (Анна Дубровская) лениво поигрывает серебристым обручем с ее двумя воздыхателями  — и с какой стати женщина, как бы скучно ей ни было, будет блуждать по загородному дому с хула-хупом, — вне моего разумения.

Но в «Дяде Ване» есть много трогательного юмора, сыгранного тонко и умно:  сцены безответного ухаживания Вани за Еленой, где эта пара являет порой фантастические моменты — когда, например, эта пленительная чертовка отшвыривает его прочь, или великолепно сыгранная последняя встреча Елены с Астровым (Владимир Вдовиченков). Астров убедителен в своей противоречивости: благородный идеалист, он при этом откровенно признается в своем бессердечии, когда заявляет, что никого не любит и почти равнодушен к свои пациентам. Владимир Симонов играет вышедшего на пенсию профессора,  которому почтительно во всем уступают все домодчадцы (кроме Вани), необыкновенно точно отмеряя количество юмора этому неприятно стареющему персонажу. И, наконец, сам Ваня (Сергей Маковецкий), потрясающий жалкий пьяница, который никак не может справиться со своими подтяжками после неудачной покушения на целомудрие Елены, хотя, к сожалению, его персонаж отходит на задний план вплоть до его знаменитой сцены с выстрелом.

Достойна похвалы и Мария Бердинских в роли юной Сони, безнадежно влюбленной в Астрова, но слишком убежденной в своей некрасивости —  хотя мне показалось, что она слишком молода для своей роли.  В первой части спектакля ее девчоночья энергия и безудержные восторги, которые у нее вызывает Астров, — когда она в буквальном смысле скачет по стенам и столешницам – очаровывают и заражают зрителя. Но этот юношеский оптимизм входит в противоречие с ее речью в финале — ее предельно тоскливой, но стоической мольбой вместе с Ваней о том, что надо продолжать жить и страдать в надежде на награду с небес.

В целом казалось, что актерский ансамбль пытается побороть те ограничения, которые на них накладывает концепция — мне чувствовалось, что где-то в глубине бурлят яркие, волнительные персонажи, но им не дают развернуться требования поэтического «поля боя» спектакля. Это не сентиментальная пьеса, но такая, которая на каждом шагу бросает вызов зрителям, — на нее, безусловно, стоит раскошелиться, хотя мне даже интересно, как лондонская публика примет этих русских радикалов.