Рецепт приготовления хорошего актера в общем-то известен. Бе­рется индивидуум, почему-то решивший, что русский театр без него пропадет, и смешивается с группой ему подобных. Затем их отдают в руки другого индивидуума, опытного, решившего,* что он Станислав­ский, Немирович-Данченко, Вахтангов. И, слившись в экстазе, четыре Рода они доказывают друг другу правомерность собственных претен­зий на свое место в театральной школе и на подмостках. Похоже, что выпускному курсу Щукинского училища и его педагогу это удалось.

Они встретились четыре года назад: студенты (двадцать два человека) и Владимир Иванов.

Биографическая справка: Влади­мир Иванов — сорок шесть лет, выпу­скник Щукинского училища. Работает в Вахтанговском театре. С 1976 года числился педагогом-почасовиком училища. Он — «играющий тренер»: занят в спектаклях Вахтангов­ского и на Малой Бронной. В пе­дагогике решил идти своим пу­тем.

Можно рассказать миллион историй о том, как Иванов набирал курс, как вместе с педагогами Ва­лентиной Николаенко, Михаилом Борисовым и Павлом Любимцевым обучали ремеслу, как ставили ди­пломные спектакли. Послушав их, ничего не остается, как всплеснуть ручками и воскликнуть: «Батюшки святы, сам Станиславский». Но он не Станиславский. Он — Иванов со своими педагогическими замороч­ками, которые стали уже легенда­ми. Скажем, шел в училище, уви­дел девушку с нелепым бантом, взял за руку, привел на конкурс; Или позвал психологов, чтобы те сквозь ученый прищур определили, годится человек в актеры или нет. Когда те напророчили Паше Сафонову карьеру чиновника Театрального союза, взял его, не раздумывая. Летом Паша и Ира Шеламова (та самая, с бантом) едут в Англию на стажировку, потому как выиг­рали конкурс. «Да у нее одни тройки в аттестате, замечательная актриса бу­дет»,— это он сказал о Маше Ароновой, которая со второго курса играет в Вах­танговском театре, а в этом получила международную премию имени Стани­славского.

Из истории студентов вырисовыва­ется портрет учителя, мало похожего на гуру. Рыжебородый чудак в кругленьких очечках и холерического темперамента.

— Мы репетировали «Царскую охо­ту». У меня была фраза :»3а окнами дождь, грустно…» Я произношу ее и чув­ствую пустоту. Ничего не выходит. Тут Иванов кошкой прыгает на сцену, подбе­гает: «За окном грустно, дождь. Понима­ешь?» — объясняет он мне, а из-под оч­ков катятся слезы. «За окном дождь, гру­стно», — и плачет. И я, глядя на него, то­же плачу… (Из воспоминаний Ани Дуб­ровской.)Комедия положений, но никак не уникальные методы, позволяющие педа­гогу воспитать уникальный курс. Но он их так воспитывает — самим собой. Тем, что курс стал домом, а дом переехал в училище вместе с женой, тещей и ее пи­рожками. Тем, что может среди ночи взять такси и поехать в общежитие к сту­денту, у которого такая непруха, и си­деть с ним ночь напролет, говорить.

Ну да, несолидно носиться по учи­лищу за студенткой, которая бьется в па­дучей по поводу собственной бездарно­сти, и убеждать ее в том, что русский те­атр без нее пропадет. Ну да, несолид­но… А солидным выглядел наследник фабриканта — молодой Константин Алек­сеев, когда ездил по ярмаркам и скупал по дешевке рухлядь для своих спектаклей или ползал на «заднике», изображая массовку? Это потом он стал Станислав­ским, классиком. Иванов, слава Богу, пока не классик. Он, например, открыл метод, который следует запатентовать как ЦсреЩств!) от кризиса. Рано или позд­но со всеми случается кризис. Не избе­жал; его и курс Иванова. Что сделал пе­дагог? Он завел всех в аудиторию, поса­дил за стол и включил запись, сделан­ную при зачислении в училище. «Ребята, мы никогда не расстанемся. Это про­фессия… Мы актеры… Будем рабо­тать…» И сопли умиления стекали с пленки. Головы опускались. Горели уши.

—  А теперь за работу, — сказал Ива­нов.

И все, наверное, разозлились или озверели. Пахали с десяти до десяти. Уходили из училища спать. Но на ди­пломные спектакли этого курса ломи­лись, как на шлягеры Лейкома. «Дили­жанс из Руана», «Царская охота», «Доро­гая моя эстрада», «Фальшивая монета». (Дипломную одноактовку с ними поставил Владимир Этуш). Ломились не только на курс, но и на Аронову, Сафонова, Барило, Пирогова, Варганову… Весь ан­самбль давал жару, особен­но на «Дорогой моей эстра­де». Задолго до выпускных экзаменов всех разобрали московские театры.

— На последнем спектак­ле они плакали прямо на сцене. Все вместе, как один театр. Кстати, а почему бы им не создать собственный?

— На сегодняшний день это нереально. Это не нужно тем обстоятельствам, в ко­торых мы живем. Это значит скитаться по подвалам, ис­кать спонсоров (дадут? не дадут денег?). Это значит обрекать ре­бят на полуголодную жизнь, — сказал Иванов. Чудак-идеалист оказался супер­реалистом.

— Ну хорошо, а что их ждет в академи­ческих театрах, где свои молодые сидят без работы? Что он на это скажет?

—  В искусстве, в театре, в творчест­ве вообще все равно главная вещь — это личная ответственность за то, что ты де­лаешь. Если человек требователен и предъявляет счет к себе и к профессии, он все равно будет живым и не подчи­нится обстоятельствам.

Эти громкие слова он сказал тихо и отпустил с Богом. В театр они ступили без особых иллюзий. Но глаз горел. Ар­тисты..