Новые студенческие спектакли настраива­ют на лирический лад. Думаешь о буду­щем; и ближайшем, и отдалённом. О бу­дущем собственном и о
будущем театра в нашей стране, и не только театра. Само направление этих мыслей более радует, чем страшит, потому что в обычные дни кажется, что никакого будуще­го нет и не может быть, что оно уже прожито и промотано бездарно. Но приходишь в Щукинское училище («Щуку» — как говорят юные москвичи), видишь этих талантливых молодых людей, в большей или меньшей мере готовых к встрече с реальной жизнью, — и странно сказать, как-то неудобно в этом признаться: душа начинает ли­ковать, и даже горечь от сознания того, что не я увижу их полный расцвет, даже она отступает.

А может быть, самое лучшее — видеть их сей­час, в переходный момент, когда мужчины — уже артисты, но ещё студенты-ученики, а
женщины — ещё студентки-ученицы, но уже артистки.

С такими чувствами я — да и не только я — уходил после премьеры выпускного IV курса Щу­кинского училища, необычного спектакля «Моя дорогая эстрада». Нечто подобное уже видел Пе­тербург (тогда Ленинград), когда выпускники А. Кацмана и Л. Додина с блестящим мастерством пародировали звёзд эстрады. Здесь, как и тогда, — не имитация, а пластический портрет, остро­умная озвученная пантомима. Артисты работают с
подлинными голосами звёзд, звучащими на фо­нограмме. Звёзды поют, студенты движутся и изображают. Движутся мастерски, очень искусно, очень легко, а изображают радостно, находчиво, фантастически точно и очень смешно, хотя это не пародия или не пародия только. В весёлом эст­радном концерте происходит встреча эпох: ны­нешнее поколение, поколение свободных детей, встречается с тем поколением, поколением не очень свободных отцов, и потому насмешливые ребята хоть и насмешничают, но не очень зло, вовсе не саркастично, кроме тех случаев, когда они показывают откровенную халтуру. В итоге возникает образ эстрады 60—70-х годов, неза­мысловатой, даже беспомощной, трогательно-сентиментальной. И эта незамысловатость ны­нешним, совсем не сентиментальным студентам и удивительна, и дорога, потому что они чувству­ют её чистоту и художественную бескорыстность. Другое дело, что много грязи было и тогда.

Но это знаем мы, но не знают они, хотя, наверное, догадываются, хотя, конечно же, тоже всё знают. При этом они не забывают и себя показать, умело изображая искусство, не знавшее, что та­кое виртуозность. Это, конечно, высокий класс, на это способна лишь только вахтанговская шко­ла. Но, повторяю, ни тени высокомерия, ни кап­ли цинизма, полнейшее отсутствие грубости — стилистической, пластической или речевой. Поэ­тому так обаятельны все эти легенды прошедших лет, и даже глупенькая Мерилин Монро в чарую­ще-мягком изображении Анны Дубровской со­вершенно
неотразима.

Разумеется, они умеют и бить наповал, что и делают Мария Аронова и Андрей Варило, испол­няя заключительную сцену из оперы Чайковского «Евгений Онегин». Вот что безумно смешно, смешно до слёз, до колик. Зал начинает содро­гаться от хохота в тот самый момент, когда мону­ентальная примадонна, неся, как на подносе, многопудовый бюст и со свирепым выражением на застывшем лице, выплывает перед занавесом и принимает
позу. И чем более нелепа непод­вижность её, тем более странны дёргающиеся плечи его: он поёт не только голосом, но и пле­чами. Осмеяно всё: феноменальная тупость пе­вицы и актёрские претензии певца, их манера держать себя, их манера общаться, несокруши­мая вера в состоявшийся успех, непобедимая бездарность. Всё вместе и два биса, которые певцы дарят зрителям от полноты чувств, от ши­роты души и от того, что просто не хотят уходить со сцены, — всё это актёрский шедевр, который войдёт в анналы училища, нисколько в этом не сомневаюсь.

Но главное, они умеют играть ум, да ещё как, да ещё какой, да ещё чей — и русской императ­рицы, и европейской самозванки. Популярная пьеса Леонида Зорина «Царская охота» поставле­на в училище (режиссёр Владимир Иванов, педа­гог Павел Любимцев) камерно — иначе и быть не  могло, — но в высшей степени благородно. Сам автор признал, что такой Екатерины он не видел ни на одной сцене. Не видели и мы. Весёлая Ма­ша Аронова предстаёт здесь в другом качестве и другом амплуа: как первоклассная драматическая актриса. Играется беспощадная властность и ещё
более беспощадная сила ума, подавляющая любое неповиновение, любое своеволие, любое самоуправство, всё живое вокруг неё и всё жи­вое в ней самой, играется бунт женщины против любви и безжалостный расчёт со своим собст­венным романтическим прошлым.

И всё-таки царит в спектакле не одна она: Аня Дубровская с не меньшим лирическим вдохнове­нием играет княжну Тараканову, самозванную принцессу. Да, конечно, не авантюристка, не ме­ждународная шлюха и даже не очень-то претен­дентка на престол. Всё это легко намечено в
первых сценах, и всё это исчезает куда-то сразу же после встречи с Алексеем Орловым. Смысл, роли — назначение женщины и преобразующая сила любви, и вот что играет актриса, играет утонченно и музыкально.

Ещё один пример: очаровательная насмешни­ца Нонна Гришаева, играя некрасивую небогатую девушку в пьесе Петрушевской «Любовь», демон­стрирует такую душевную тонкость, какую мы ви­дели когда-то лишь в лучших володинских спек­таклях.

Ну а мужчины, спросите вы, они ведь тоже за­няты в спектаклях. Первым должен быть назван Алексей Пушкин («Фальшивая монета» и «Моя дорогая эстрада»). Затем Владимир Епифанцев, хорошо разобравшийся в непростой сущности графа Алексея Орлова. Талант, разбойник, вер­ноподданный, предатель, человек без креста, в котором нет ни к кому любви, но в котором про­будились и страх, и совесть. У Епифанцева не так уж много сцен, но благодаря интенсивной игре роль получает большое место в спектакле. По­добное укрупнение роли вообще характерно. Ки­рилл Пирогов появляется лишь в трёх эпизодах, а Александр Назаров — даже в одном, но запо­минаются и этот пьяный поэт-приживал, и этот уязвлённый завистью граф-драматург, сыгран­ный, что называется, концертно. Иначе, впрочем, и быть не могло. Где, как не здесь, с блеском сыграть Карло Гоцци? И где, как не здесь, вос­крешать исчезнувший турандотовский стиль?

Турандотовским духом повеяло и от «Моей до­рогой эстрады», спектакля театрального и прора­ботанного тщательно и тонко. Во втором отделе­нии авторы немного меняют регистр, и актёры-студенты поют уже на свой страх и риск, своими голосами. Педагог, известный баритон Сергей Яковенко, научил их петь хорошо, особенно в хо­ровых номерах и ансамблях. И уж конечно в сце­нах из оперетт. На высоте без исключения все. И всё-таки автору этих строк, поклоннику «Сильвы», нельзя не отметить Ангелину Варганову (совсем не простушку Стасси) и снова Андрея Варило (Вони с заплетающимся языком и гамлетовыми глазами).

В финале весь курс собирается вместе, серь­ёзное настроение охватывает и сцену, и зритель­ный зал, ребята поют прощальные песни. Мы ви­дим их лица, в которых читается столько надежд, и вспоминаем, как тридцать лет назад в такой же апрельский вечер и на этой же сцене игрался «Добрый человек…», и на память приходят пос­ледние слова любимовского спектакля: «Плохой конец заранее отброшен, он должен, должен, дол­жен быть хорошим!» Как говорится: дай-то Бог.

Остаётся лишь сказать, что воспитал этот курс и поставил спектакль Владимир Иванов, актёр вахтанговского театра. Очевидно, что у него все качества незаурядного педагога. Такая пошла жизнь: одни рвутся в Штаты, Париж, Тель-Авив, а другие, забыв о себе, воспитывают учеников, ко­торым жить и работать в наступающем новом ве­ке.