Вахтанговский театр привёз в Лондон один из своих самых успешных спектаклей – чеховского «Дядю Ваню». Роль доктора Астрова играет Владимир Вдовиченко, который больше известен по своим киноработам. В кино он чаще играет цельных, сильных, даже агрессивных героев. «Граница. Таежный роман», «Тарас Бульба» и особенно «Бумер» создали Владимиру особенную репутацию. И это не случайно, что во многих фильмах он играет лихих парней. Стать актером он решил уже после окончания Кронштадтской мореходной школы и службы на Северном и Балтийском морях. Что надо было преодолеть, чтобы сломать этот стереотип и стать драматическим актером театра Вахтангова?

Вы в Лондоне не первый раз. Как вам здесь?

Отличный город. Я ездил сюда в прошлом году на открытие Лондонского кинофестиваля, я играл в картине «360» с Джудом Лоу и Хопкинсом. Лондон мне нравится тем, что здесь создается такое странное ощущение, когда играешь спектакль, что есть к чему тянуться. В профессиональном смысле. Здесь такое разнообразие театров, кино и  перформансов! В плане искусства Лондон очень продвинутая площадка, где, завоевав любовь чопорных англичан, ты понимаешь, что это может быть настоящим успехом. Потому что англичане очень привередливые, очень избалованные, требовательные. Лондон сам по себе империя. Со всего мира к нему едут и хотят ему понравиться. Это очень ответственная площадка. Даже в Нью-Йорке завоевать любовь зрителей было проще. Лондон не признает никаких этих «ну извините, у нас тут чуть-чуть не получилось, но вообще мы значительно лучше». Это не работает. У тебя здесь или успех, или провал. Среднего нет.

А если сравнить лондонскую публику с московской?

Московская публика, как правило, чуть более недоверчивая. В отличие от англичан или американцев, которые, например, очень верят прессе. Первым делом после премьеры все ждут утренние газеты. Провал или успех спектакля фактически определяют несколько экспертов. Зритель читает рецензию и настраивается по ней, идет в театр в определенном настроении. Но это европейцы. А вот московский зритель никому не доверяет, пока сам не увидит своими глазами, он полон скепсиса, полон негатива. Ну, и наоборот. Если играет его любимый артист, ему прощается все, даже если он текста не знает, например. Это свойство русской ментальности – у нас готовы пожалеть. Если что-то не складывается у артиста, мы как-то с ним. Англичане – нет. Не умеешь – уходи.

А вы как чувствуете, вы входите в эту категорию любимых артистов, которым что-то могут простить?

Для кого-то я, наверное, любимый артист. Как у нас говорят: «Ты ничего не играй, ты только походи». И этого достаточно. Но так сложилось, что я на протяжении всей своей театральной карьеры стараюсь сломать те стереотипы, которые приклеились ко мне как к киноактеру. Меня, наверное, больше знают по фильмам «Бригада», по «Бумеру», по «Тарасу Бульбе». Поэтому все время приходится как на экзамен выходить. Тем, кто меня любит, лишний раз показать, что они делают это не зря, а тех, кто меня не любит, пытаюсь переманить в свой лагерь и показать, что я не последний человек в театре и чему-то научился за эти 12 лет.

А эта роль, Астрова, она каким-то образом отвечает этим вашим требованиям? Она помогает вам переломить этот стереотип?

Конечно. Персонаж очень неоднозначный, рассудительный. Врач. Ведь эта профессия очень большой отпечаток накладывает на человека. Врачи менее подвержены какому-то чувственному ряду. Они более хладнокровные, более рассудительные, потому что если сопереживать всем больным, то не хватит сердца. Поэтому хорошие врачи часто очень жесткие люди.

Но и в кино вы тоже часто играете жестких персонажей.

Астров, наверное, такой же. Но все же тут другое дело: Астров, как и все персонажи Чехова, болен. Болен каким-то внутренним разрушением. Какой-то порок его разъедает. Я даже не могу это сформулировать. Это такой удел умных людей в России. А Астров очень умный человек. И если ты все видишь, пропускаешь через себя, то в какой-то момент случается, что ты будто за стеклом. Будто это происходит не с тобой. Он человек, который борется с самим собой, борется с ощущением гибели страны, гибели любви. Мне это созвучно. Я понимаю, о чем он говорит. Он говорит о проблеме природы, подразумевая нас, людей. Он говорит о любви к природе и подразумевает любовь к человеку. Он говорит об отсутствии любви к людям, и в то же время он мучается и даже плачет от того, что он обделен этим чувством любви. При этом он закрывается и очень от всего этого страдает.

А вам приходилось ловить себя на том, что вы в жизни так же себя ведете?

Конечно. Да и мы все так себя ведем. Все натягиваем на себя какую-то маску, а стоит только лишь где-то нащупать какую-то одну струну, и ты видишь, что человек внутри совсем не дикобраз, а мягкий зайчик.

Скажите, а был такой момент, когда вы поняли, что все: я теперь известный?

Да, вышла картина «Бригада», буквально первая серия. Я вышел на улицу, и меня стали узнавать.

Приятно было? Вы мечтали об этом?

Приятно, конечно. Плох тот артист, который не мечтает стать узнаваемым и популярным. Но одно дело, когда ты ставишь это себе как конечную цель.В какой-то момент наступает разочарование. Ну да, узнают, любят, автографы, и цветы дарят – и что? Мне представляется, что узнавание – это некая возможность быть услышанным. Ты становишься человеком, которого готовы слушать. Другой вопрос, есть ли тебе что сказать…

А не тяготит?

Тяготит немного, потому что ты не можешь быть всегда в форме. У тебя может быть плохое настроение, иногда можешь быть неумытый, нерасчесанный. Вот ты вышел на улицу в трико с оттянутыми коленками, пошел с собакой гулять, и вдруг кого-то разочаровал тем, как ты выглядишь. Это накладывает на тебя какие-то обязанности. Как бы ты ни относился к этому, ты не можешь это игнорировать. А потом узнаваемость как какого-то персонажа из фильма – это совсем другое. От тебя иногда люди ждут того, что ты собой абсолютно не представляешь. То есть, если я играл всегда каких-то цельных людей, сильных, принимающих решения, то в жизни я отличаюсь от этих людей. Я не люблю оружие. С годами перестал любить вообще какое-то насилие. В какой-то момент хочется просто побыть человеком.

Ваши представления о славе были такими, когда вы во ВГИК поступали? Они оправдались?

Оправдались, конечно. Если честно, я как-то об этом не задумывался. Я просто знал, как все будет. Я знал всегда, что уеду, что что-то в моей жизни изменится. Когда я поступал во ВГИК, я знал, что поступлю. Когда я поступил и мне все говорили, что я обрекаю себя на безработицу (а это были 90-е, когда не было кино и практически не было театра и все кинулись зарабатывать деньги), я почему-то все равно был уверен, что стану артистом. Все равно.

А чем в актерском смысле отличается работа в театре и кино?

В кино может сниматься любой. Потому что кино – это скорее искусство режиссера, искусство монтажа, и даже слабого артиста можно снять гениально, а великого артиста можно снять так, что смотреть будет невозможно. Кино – это, конечно, большая иллюзия. В этом-то и беда кино. А театр – это профессия. Театр – это здесь и сейчас. И все твои регалии и заслуги тебе не помогут. Здесь ты не можешь сказать: «Стоп, ребята, давайте еще раз, не пошло». Здесь нужно уметь делать все, сразу и с первого раза. Плюс к этому в театре ты здесь и сейчас получаешь результат. Ты можешь быть весь такой орденоносный-преорденоносный, но вот плохо играешь, и зритель уходит из зала, и ты понимаешь, кто ты есть и чего стоят все эти твои медали. Ты играешь в театре каждый раз как с чистого листа.