Легендарный вахтанговец, народный артист СССР, лауреат Государственной премии РФ, кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» III степени, ветеран Великой Отечественной войны и просто любимец публики Владимир Абрамович Этуш отмечает свое 90-летие. Его жизнь и судьба мало отличались от биографий миллионов из числа его поколения: довоенное детство, фронт, потом ранение и демобилизация. А после – годы становления в профессии, которую он выбрал для себя. Правда, она не была массовой. Мечтали быть артистами сотни людей, но становились ими единицы. Владимир Этуш как раз один из тех, кто был избран служить искусству.

Он снялся в трех десятках фильмов, и это позволило подлинному мастеру сцены стать кумиром экрана. Его товарищ Саахов из «Кавказской пленницы» или доктор Шпак из комедии «Иван Васильевич меняет профессию», Карабас Барабас из «Приключений Буратино», трактирщик в «Старой, старой сказке», Мальгрим из мюзикла «31 июня» и Пьетро из «Тени», инженер Брунс из «Двенадцати стульев» стали классикой отечественного кино.

В театре его судьба складывалась более удачно, хотя и здесь артиста поджидали трудности. Ему часто доставались второстепенные роли, но это не мешало Этушу блистательно справляться с поставленной задачей. Театралы старшего поколения до сих пор помнят его Бригеллу в «Принцессе Турандот» в постановке 1963 года, Журдена в комедии Мольера «Мещанин во дворянстве», Купо из «Западни», Арье Лейба из «Заката», Людовика Мерикур в «Будьте здоровы», Вальтера в спектакле «Пат, или Игра королей». Он многие годы занимал пост ректора ВТУ им. Б. Щукина (ныне является его художественным руководителем) и воспитал не одно поколение артистов. Среди его учеников – Людмила Максакова, Александр Белявский, Юрий Авшаров, Иван Бортник и другие.

Сегодня Владимир Абрамович Этуш выходит на сцену Вахтанговского театра в спектаклях «Дядюшкин сон» по Ф.М. Достоевскому (режиссер В. Иванов), где играет Князя К., и «Пристань» (режиссер Р. Туминас»), где исполняет роль Грегори Соломона в отрывке из «Цены» Миллера. В мае театр выпускает спектакль «Окаемовы дни» по знаменитой пьесе «Машенька» драматурга советской эпохи Афиногенова. В этой премьере Этуш сыграет главную роль – профессора Окаемова. Несмотря на занятость в репертуаре, Владимир Абрамович уверен, что в свои девяносто мог бы играть больше…

– В 2012 году вы уже отметили свой юбилей. В 2013-м отмечаете его снова. Это стало для вас приятной необходимостью? От каких еще традиций вы не отказываетесь?

– Действительно, по традиции свой очередной юбилей я отмечаю дважды. Первый раз я появился на свет 6 мая 1922 года в Москве, на Маросейке, а второй раз – опять 6 мая, но годом позже, так что родился я дважды и оба раза удачно. Так уж моя мама распорядилась, записав меня через год, рассудив, что если меня призовут в армию, то я буду покрепче. Но оба дня рождения я отмечаю. А еще после войны я всегда отмечаю 9 Мая – День Великой Победы, и это тоже традиция.

– Вы родились и выросли в Москве, а времена те были далеко не самыми простыми и далеко не самыми легкими. Что запомнилось больше всего?

– Жили мы тогда тесно. Семья снимала комнату. Нас было много – мама, папа, новорожденный я, бабушка, мамина сестра, а еще брат мамы с женой. Через некоторое время папе на паях с кем-то удалось отстоять квартиру у Яузских ворот, в Серебряническом переулке. Туда наша семья и переехала. Квартира в Серебряническом после комнаты казалась просторной и удобной. Вообще, детство вспоминается мне как череда эпизодов, порой не связанных между собой. Помню, например, что был в больнице и мне делали операцию. Под наркозом. Держали маску с эфиром и просили считать. Когда проснулся, все было уже позади. Много лет спустя, на фронте, я был ранен. Меня готовили к операции, надо было вынимать осколки, и я спросил у хирурга, будет ли она под наркозом. Он сказал «да». Но два здоровых санитара крепко-накрепко держали меня за плечи. Врач намочил вату вроде бы в эфире, поднес мне к лицу, я стал считать, но от боли потерял сознание. Потом очнулся, стал мотать головой как раненый лось, а врач опять поднес к моему лицу эту вату, и снова я потерял сознание. Когда очнулся и меня уже перевязывали, кто-то из санитаров стал надо мной подшучивать, меня это страшно разозлило, и я кому-то вмазал. А врач посоветовал санитарам отойти и не шутить, сказав, что я, мол, пьян. Вот такой «общий наркоз» был на войне.

– Говорят, что первое чувство, первая любовь никогда не забывается. Это правда?

– Правда. В шесть-семь лет меня отдали в немецкую группу учебного заведения для детей-дошкольников из семей среднего достатка. Были такие заведения в те времена. И вот там со мной и случилась первая любовь. Это была Тамара. Я думал о ней постоянно. И она не была ко мне равнодушна, потому что мы ходили гулять и держали друг друга под руку. И вот однажды мы услышали от старших фразу: «Смотрите, жених и невеста!» Я обмер, а Тамара вдруг ответила: «Это хорошо – быть женихом и невестой». Так мое чувство было спасено.

Вообще, женщины в моей жизни – это особая глава. Есть мнение, что у каждого мужчины есть некий идеальный образ женщины, который он и ищет в реальной жизни. У меня все не так. Мне женщина либо нравится, либо нет. Я не сильно расположен к слишком умным интеллектуалкам. Меня больше привлекают естественные женщины, которые могут легко поддержать разговор, создать уютный дом. Наверное, я просто лишен романтики. Думаю, что любовь между мужчиной и женщиной – это прежде всего привязанность друг к другу.

– Независимо от национальности, социального положения и не было семьи, которая бы не пострадала от сталинских репрессий. Вас это коснулось?

– В те времена каждый дом или двор получал так называемую разверстку. Это значит, что социально чуждые, вредные элементы должны были быть ликвидированы из состава жильцов. При этом надо было еще и набрать определенный процент «вредных». Цифры, как и положено, спускались сверху, а на местах находились исполнители. И вот наш управдом проявил инициативу и включил в «черный список» папу. Ночью к нам пришли с обыском. Работали долго. Опечатали кое-какую мебель, но так ничего и не вывезли, а вот папу увели. Мой дедушка был сельским портным в местечке Глуск в Белоруссии и много времени потратил на обивание порогов самых важных инстанций, но так ничего и не добился, так и умер, не увидев сына. Когда отца посадили, меня стали считать сыном врага народа. Но таких, как я, было много, и не было семьи, которая бы не пострадала.

После ареста отца наша жизнь сильно изменилась. Хозяйство вела бабушка, мама стала работать кассиршей в фотоателье. Работала и тетя, но денег в семье все равно не хватало. Я ходил в рваных ботинках и сильно поношенной одежде. Мама страдала и, выкроив какие-то копеечки, спрашивала меня, чего я хочу больше – пирожное или пойти в кино. Я выбирал кино. В кинотеатре у Никитских ворот, там, где сейчас театр Марка Розовского, показывали фильмы Чарли Чаплина. И это было прекрасно. Я до сих пор убежден, что Чаплин – самый трагический комик и самый комичный трагик.

– Новым ботинкам вы предпочли фильмы Чарли Чаплина. Можно сказать, что выбор между материальным и духовным был сделан вами еще в юности. А что еще повлияло на ваше желание приобщиться к искусству?

– Детские впечатления от цирка, в который отец водил меня почти каждое воскресенье. Это было настоящим праздником для меня: яркие прожекторы, веселые клоуны, ловкие наездники, смелые акробаты в блестящих костюмах. И, конечно же, «Синяя птица» в Московском Художественном театре, где вымысел и реальность соединились в одном пространстве. Это произвело на меня сильное впечатление и, думаю, повлияло на выбор профессии.

Вообще, первые серьезные мысли о театре появились у меня в восьмом классе, когда я стал ходить в кружок художественной самодеятельности. Потом не пропускал вечера в Доме актера, ЦДРИ и так далее. В ГИТИС я не поступил, но мне помогло знакомство с племянницей Рубена Николаевича Симонова Тамарой. Меня взяли вольнослушателем. А потом, после довольно кропотливой работы над дикцией, пластикой и т. д., после подготовленного показа, я стал полноправным студентом Театрального училища им Б. Щукина. Так начался мой актерский путь.

– Вы помните свою первую роль?

– Конечно, это была бессловесная роль в послевоенном спектакле «Мадемуазель Нитуш». Свой первый выход на сцену я никогда не забуду. По ходу спектакля в определенных местах должны были звучать выстрелы. Их делали с помощью специального пиротехнического ящика с зарядами, подключенного к электросети. И вот мы с моим партнером проходим мимо, и вдруг заряды начинают взрываться. Я сразу же и залег. Это произошло по фронтовой привычке и со стороны выглядело очень смешно. Все артисты, которые были этому свидетелями, потом долго еще надо мной подтрунивали: «Ты забыл, что не на фронте, а в театре. Тебя здесь убьют другим способом».

– Вы не раз называли себя «голодным» артистом. Почему и откуда возник этот «голод»?

– Я не сыграл всего того, что мог бы сыграть. Но то, что в нашей профессии мой случай – явление не единичное, настраивает на философский лад. Никогда не забуду тех чувств, которые охватывали меня, когда я подходил к списку распределения ролей в новом спектакле и не находил там своей фамилии. Это было для меня большим ударом. Наверное, потому, что я очень хотел много играть, жаждал этого. Иначе зачем я пришел в театр?

Помню, как Цецилия Львовна Мансурова, актриса необычайного таланта, на протяжении большого отрезка времени почти не выходила на сцену, и ее это страшно угнетало. Она говорила, что получает больше десятка писем в день с вопросом, почему она ничего не играет в театре. Теперь я понимаю, что художественный руководитель не может удовлетворить всех актеров и предложить им роли. Так уж устроен театр.

– За вашими плечами долгая жизнь, десятки знаменитых ролей в кино и театре, огромная педагогическая деятельность в Училище им. Б. Щукина. Наверное, вы знаете о театре все. Что вы вкладываете в понятие «настоящий артист»?

– Настоящий артист служит в театре не для того, чтобы зарабатывать деньги, хотя деньги ему всегда нужны, а чтобы совершенствовать свое мастерство. Сегодняшнее состояние дел в кино и на сцене меня тревожит и огорчает. Часто задумываюсь, что сегодня грозит нашему театральному искусству? Наверное, много чего… Пустота и равнодушие, банальное ремесленничество и пошлое лицедейство, разгильдяйство и склоки. Думаю, что со временем настоящее искусство все-таки возьмет верх над сиюминутной халтурой.

– В истории Театра им. Евг. Вахтангова есть удивительный спектакль «Принцесса Турандот» в постановке основателя театра Евгения Богратионовича Вахтангова, с которого в свое время все и началось. «Принцесса Турандот» прожила невероятно долгую сценическую жизнь. В чем, на ваш взгляд, был секрет долголетия этого замечательного спектакля?

– Это действительно был замечательный и одновременно странный спектакль. Потому что при всей внешней яркости «Принцесса Турандот» была не чужда принципам Художественного театра. Это довольно сложно объяснить, это надо чувствовать, понимать. Формализма в спектакле не было, хотя в конце Гражданской войны, в 1922 году, Евгений Богратионович Вахтангов создал нечто невозможное для того тяжелого времени, где были и голод, и холод: спектакль-праздник, с масками и шутками. Успех был потрясающий. И Станиславский, и Немирович поехали домой к больному Вахтангову, чтобы поздравить его с тем, что он сделал. И сколько поколений артистов и зрителей выросло на «Принцессе Турандот»! Спектакль пережил три редакции, последняя была в начале 1990-х. Все герои, несмотря на маски, были живыми людьми, с реальными характерами, со свойственными им привычками. «Принцесса Турандот» – это спектакль, который показал, как можно по-новому следовать системе Станиславского, не разрушая ее. Такими были и другие спектакли Вахтангова – «Эрик», «Свадьба», «Чудо святого Антония».

– Сегодня жизнь меняется стремительно – новые отношения, новые технологии, новое искусство. Вы чувствуете эти перемены?

– Не так давно в Кремле я получал орден «За заслуги перед Отечеством». В этот же день вручали награды и молодым офицерам. У одного из них на груди увидел Звезду Героя России. Я заинтересовался, подошел, спросил, за что же сегодня дают такие награды. И он ответил: «За взятие Грозного». Я немного растерялся, а потом сказал: «Ну и времена! Я свой орден получил за его оборону».

Вообще, о временах, которые настали, мысли мои противоречивы. С одной стороны, изобилие, все есть, а с другой стороны – духовная составляющая, что называется, ниже плинтуса. И театр не исключение. «Творцы» друг с другом ругаются, все что-то делят. Даже наш Вахтанговский театр уже совсем не тот, каким был на заре юности и зрелости. Но это естественный процесс. Из прежних мастеров, которые помнили заветы Вахтангова, уже почти никого не осталось… Когда люди уходят – это самое страшное. Разве кто-нибудь из молодых или среднего поколения может заменить нам таких мощных актеров, как Юрий Никулин, Андрей Миронов, Анатолий Папанов, Михаил Ульянов, Олег Янковский? Я не говорю о том, что нет талантливых артистов, – напротив, их много. Но тех, кто ушел, заменить никак нельзя. Кто-то может играть их роли в театре и делать это хорошо, а может быть, даже лучше, но не так, как играли их они. А их никто не заменит. Никогда.

– Позволяете ли вы себе мечтать?

– Конечно! А как без этого жить? Невозможно. И без юмора невозможно. Конечно, трагического в нашей жизни больше, чем комического. Но я комедию очень люблю, особенно когда она умная, многослойная. И если у тебя есть в такой комедии хорошая роль, то это настоящая мечта актера.