Юрий Любимов: «Каждое утро полчаса я делаю дома по двадцать семь упражнений каждого движения у станка, как балетные люди… А потом, если есть свободное время, я читаю хорошие книги. Люди, которые серьезно относятся к профессии, работают, чтобы держать себя в форме»

Премьера оперы «Князь Игорь» в Большом театре, к репетициям которой режиссер Юрий Любимов вернулся в конце апреля, назначена на 8 июня. За свою карьеру Любимов поставил 34 оперы по всему миру, но в России эта оперная постановка для него — первая. Режиссеру 95 лет, но он работает с артистами по шесть часов ежедневно. О том, что заставляет его браться за новые проекты и что поддерживает интерес к жизни и творчеству, Юрий Любимов рассказал в интервью «Профилю».

ПРОФИЛЬ: Юрий Петрович, успеваете к сроку?

Любимов: Работа уже наполовину сделана. Я приболел, и Большой театр долго ждал, пока я приду в себя, за что я всем им благодарен. Помимо обычной для оперы работы были и другие сложности. Господин Бородин написал очень длинную оперу, и с последнего акта публика часто начинает уходить. Певцы всегда были недовольны: как же так — они только приготовились петь, а зрители расходятся. Композиторы Владимир Мартынов и Павел Карманов плотнее выстроили музыкальный каркас и сократили оперу. Это большая работа, ведь если вы кусочек музыкального произведения ликвидируете, весь строй надо оркестровать. Они сделали все более компактным, более энергичным. Это нужно было сделать — таково мое мнение, и такова была просьба Большого театра ко мне. Поэтому в театре все обрадовались тому, что оперу сократили и придали ей более стремительный ход. Танец ставит Григорович с его молодыми талантливыми кадрами. «Половецкие пляски» он возобновляет в замечательной постановке Касьяна Ярославовича Голейзовского, который так преподносил женщин в «Половецких плясках», что все на них ходили с упоением глядеть. Он ставил не хуже Бежара. Удивительный был человек, выдающийся балетмейстер, которого знали во всем мире. Но его попросили уйти из Большого театра. Я имел счастье быть с ним знакомым. Я и Мартынова считаю уникальным человеком. Но у нас в России не любят уникальных людей, как-то они нам ни к чему.

ПРОФИЛЬ: Вы с музыкой Мартынова еще и «Школу жен» сейчас ставите в «Новой опере»?

Любимов: Да, мы только начали, я отдал ему либретто. Пока у нас проблема с контрактом. Никак наше правительство не может родить эту контрактную систему в театрах. Сколько им ни говорят с разных сторон, что они погубят этим театр, они — нет, придумывают какую-то аттестационную комиссию. Разводить эту муть ни к чему. Это ничего не даст, кроме склок. И надо будет все время в наши суды ходить, которые все равно будут защищать «несчастного» актера, а театр при этом будет платить неустойки. Должен работать контракт. От всего остального — одни неприятности. Из-за склок артистов МХАТ стал чужим для самого Станиславского. Когда Мейерхольд потерял свой театр, он приглашал его уже не во МХАТ, а в свою студию, говорил: «Во МХАТ я не могу вас устроить, это чужой мне театр. В мою студию я вас с удовольствием приглашаю, Всеволод Эмильевич».

ПРОФИЛЬ: А в МХТ, насколько я знаю, теперь контрактная система. Когда Табаков пришел к руководству, он сильно почистил ряды, сказал, что ему не нужны артисты, которые пьют и не играют в спектаклях. И оставил лишь тех, кто работает, играет в спектаклях. Но те, кто остался, стали получать более высокую зарплату.

Любимов: Значит, у них индивидуальный подход, им нравится Табаков.

ПРОФИЛЬ: Конфликт в Театре на Таганке произошел из-за того, что вы хотели перевести всех на контрактную систему?

Любимов: Нет. Они меня продали — почти что за 600 долларов, потребовав, чтобы я в Праге выдал им эти деньги, чтобы они могли там, за границей, подешевле отовариться.

ПРОФИЛЬ: Но вы ведь хотели ввести контрактную систему?

Любимов: Да мало ли что я хотел! Тут же не дают, с индивидуумом не считаются. В России коллектив — священная корова.

ПРОФИЛЬ: Во всем мире не так?

Любимов: Нет, во всем мире, безусловно, не так. По контрактной системе только и работает весь мир — в контракте все прописано: обязанности двух сторон и сроки выполнения работы. Контракты — это организующая вещь. Ведь у нас плохо работают, лениво, неэнергично. И только контракты могут спасти. Я всегда говорил и говорю самым высоким начальникам, которые есть в России, что они погубили уже ряд театров, что репертуарный театр — это наше достижение, а больше достижений уже нет.

ПРОФИЛЬ: Вы запретили давать ваши спектакли в Театре на Таганке. Авторское право у кого — у театра или у вас?

Любимов: Авторское право у меня как у автора сценариев этих спектаклей. Что делать, если они разрушили все, избезобразили? А вообще в нашей стране у режиссеров никаких прав нет: художники успели права защитить, композиторы успели, а режиссеры — нет. Так если бы я сам не сочинял свои композиции, то никаких прав у меня и не было бы.

ПРОФИЛЬ: Упорно ходят слухи, что вы вернетесь в Театр на Таганке восстанавливать свои спектакли.

Любимов: Нет, наоборот, я сказал, что схема, которую мы обсуждали с Сергеем Капковым (руководителем департамента культуры правительства Москвы. — «Профиль»), не может реализоваться. Как я могу прийти? Приду, а очередной какой-то дикий человек будет меня в моем же театре оскорблять. А я что буду делать — вызывать его на дуэль, что ли? Они все меня оскорбили. И о моей жене говорили черт его знает что, а я не мог ее никак защитить. Они же без царя в голове. К сожалению, теперь дуэлей нет, а то я бы, конечно, вызвал и постарался бы убить.

ПРОФИЛЬ: И знаете, кого?

Любимов: Конечно. Там все очень определенно. Это сейчас они написали письмо: ой-ей-ей, ай-яй-яй, пусть он возвращается… Зачем? Чтобы опять выгребать всю грязь, как это всегда было, и при этом чтобы за моей спиной делали гадости, как делал это коммунист господин Губенко?

ПРОФИЛЬ: Вам же предложили должность президента — основателя театра?

Любимов: А вы можете себе представить, что это такое? Что это за бутерброд и с чем его есть — с матом или как? Ну что это за должность?

ПРОФИЛЬ: Ну это точно не художественный руководитель.

Любимов: Это вообще непонятно что — нагромождение каких-то понятий, которые ничего на самом деле не значат. Я же должен прийти и чистить все. Если я даю свой спектакль, я должен его репетировать. А если там остался тот негодяй, который оскорбил меня и даже не извиняется, а в голове у него даже нет понятия, что так не ведут себя нормальные люди, эта схема выглядит какой-то мифологией, выдумкой.

ПРОФИЛЬ: Что вы почувствовали, когда узнали, что Золотухин болен?

Любимов: Скорбь. Вот человек сам загнал себя в это, сам себя убил. Зачем это? Он прекрасный актер, талантливый. Ну зачем они все загнали его в эту петлю и он погиб? Им-то нужна была просто ширма, а он, значит, мечтал, что он дожил: он — директор.

ПРОФИЛЬ: Говорят, он вынужденно занял эту должность.

Любимов: Кто может заставить занять должность? У нас что, фашизм какой-то? Я же говорил с ним, что вы думаете? Он уже был сдвинутый. Да еще любил подхалтурить: и тут и там сыграть. А с ним часто за моей спиной вели переговоры. Он сделал то же, что тихонько делал Губенко. Ведь это некрасиво: актера, который не имеет режиссерской профессии, подталкивать к тому, чтобы возглавить театр. Я, когда переменил профессию с актерской на режиссерскую, все бросил и проверял: есть у меня этот дар или нет? Хотя мой первый же спектакль «Добрый человек из Сезуана» устроил такой шум — все напугались от него. А директором я стал от отчаяния — в надежде, что выклянчу больше денег для театра, а не то что мне еще и директором надо быть. Директор должен был правильную информацию о театре давать, потому что он официально все время стучал властям. Когда горячая точка (а Таганка всегда была горячей точкой), то на такую точку давали вместо обычных шести стукачей двенадцать. Но вам нельзя это публиковать.

ПРОФИЛЬ: Теперь все можно.

Любимов: Это ваши иллюзии. Вы живете в иллюзиях. Может, вас и не посадят, а редактора, который пропустит это, посадят.

ПРОФИЛЬ: А почему вы не пошли на гражданскую панихиду Золотухина?

Любимов: А почему я должен был пойти после всего этого? В этом было бы даже какое-то лицемерие — вот я какой хороший, я пришел проститься с человеком, который за моей спиной все это делал…

ПРОФИЛЬ: Ну, по-христиански…

Любимов: По-христиански — мы с женой отправили цветы, все как положено. Это дело такта.

ПРОФИЛЬ: Вы работаете сейчас в Большом театре. По вашему мнению, в Большом сейчас происходит то же, что когда-то происходило и на Таганке? В Большом очень многие оправдывают артиста, якобы заказавшего плеснуть кислотой в лицо Филину. В коллективе накопились претензии лично к Филину и к руководству театра за несправедливый, с их точки зрения, ввод в роли. А за это платят отдельный гонорар в дополнение к зарплате.

Любимов: Это не их дело. Вот если есть контракт, то в нем написано, сколько актер получает за выход, сколько и в каких спектаклях он вводится. Контракт снимает все эти идиотские споры. Потому что актер, или танцор, или певец считает свою партию, свою роль труднейшей, заслуживающей самой высокой оплаты. Это ведет к склокам. Надо делать такую систему, при которой все ясно. Зачем выдумывать велосипед?

ПРОФИЛЬ: То есть контракты, по-вашему, сразу снимут коррупционную составляющую?

Любимов: Конечно. Я имел честь даже в Думе по этому поводу выступать. Собрали чиновников со всей России — сидели, разговаривали, вместо того чтобы работать. Но я-то поговорил и ушел. И когда они мне сказали, что у них к этому закону 136 поправок, я ответил, что это им как раз на десять лет. Или на пятнадцать. Может, мне и не дождаться. Так что «спасибо и до свидания».

ПРОФИЛЬ: Это когда было?

Любимов: Года четыре назад. Вот в Большом Цискаридзе хочет быть директором. Ну какой он директор? Это ж совсем другой профиль. Он талантливый танцор, я понимаю. Однако у него нет опыта работы руководителем театра, в котором более 3000 сотрудников.

ПРОФИЛЬ: Он был руководителем балетной труппы, у него был опыт…

Любимов: А я вот хочу быть председателем кабинета министров. Я умнее, я сразу ввел бы контрактную систему и сразу разрешил бы мат употреблять — а то вот теперь матом запретили ругаться. Как теперь без мата будет Россия? Как думаете, меня под суд могут отправить, если мне 95 лет?

ПРОФИЛЬ: Я не юрист, Юрий Петрович. А почему вас этот вопрос интересует? В вашем спектакле актеры ругаются матом?

Любимов: В спектакле по Есенину «Пугачев» на Таганке, там, где звучит оскорбление матушки: «Какая-то б…» — я в этот момент дал колокола, так что ничего не слышно было. Видите, я предвидел этот закон о ликвидации мата. Хотя в постановке он все равно был.

ПРОФИЛЬ: Вы следите за тем, что происходит сейчас в театральной России? Например, за Театром им. Гоголя, куда пришел Кирилл Серебренников и создал там Гоголь-центр? Кстати, у него нет даже театрального образования.

Любимов: При чем тут это? Важно талант иметь к режиссуре.

ПРОФИЛЬ: А в МХТ им. Чехова молодой режиссер Богомолов поставил пьесу «Идеальный муж» Оскара Уайльда, смешав в спектакле Чехова, Тарантино, Владимира Сорокина и Гете. От Уайльда там почти ничего не осталось.

Любимов: Не видя, я не могу ничего сказать. Но вообще я считаю, что идола — великого писателя — надо преодолеть. Надо быть свободным, когда ты работаешь с великими авторами. Это другая профессия и искусство — перевести роман для театральной площадки, роман — это только текст.

ПРОФИЛЬ: Вы вышли сейчас на репетиции, пережив кому. Часто люди, пережившие это, меняют свое отношение к жизни…

Любимов: Видите ли, если человек спокойного склада и умеет анализировать, то в таком глубоком возрасте, как мой, его интересуют другие проблемы. Я рад, что я проснулся, солнышко — я уже доволен. У меня есть день, и у меня от этого есть удовлетворение внутреннее. К тому же я подписал контракты на две работы и должен их исполнить. Каждое утро полчаса я делаю дома по двадцать семь упражнений каждого движения у станка, как балетные люди, это нужно для работы. А потом, если есть свободное время, я читаю хорошие книги. Так как я читаю с пяти лет, представьте себе, какая у меня амплитуда. Когда я беру классику, это дает мне преимущество перед, как правило, не читающими артистами. Вот посмотрите: чтобы стать средним, а не выдающимся музыкантом, надо затратить двадцать лет труда. А кто-то думает — вот он выйдет, что-то изобразит и сразу за четыре года научится всему. Поэтому у них легкомысленное отношение к профессии.

ПРОФИЛЬ: У современных молодых актеров, вы имеете в виду?

Любимов: Да это всегда было, и до революции тоже. Люди, которые серьезно относятся к профессии, работают, чтобы держать себя в форме, как спортсмен, который, если у него ответственное выступление на состязаниях, работает и готовит себя диетами и упражнениями. Он же хочет место какое-то занять. А артисты: «Сегодня я очень хорошо играл, вдохновенно!» А дикция плохая. Это просто бич.

ПРОФИЛЬ: Двенадцать лет назад вы сказали мне, что жизнь в России наладится, когда нужду будут справлять не в парадных, а там, где положено… Что-нибудь изменилось за это время?

Любимов: Нет, только хуже стало. Я тогда был моложе и сильнее и думал, что можно какие-то вещи преодолевать. Вот я для себя отметил слово Ельцина «загогулина». За этим словом — большая трагедия. Он мог не сломать дом, в котором была расстреляна семья императора. Он сам говорил: «Я струсил и разрушил… Хотя в то время мог и не сломать этот дом. Вот какая произошла со мною загогулина». То есть человек, будучи сильным, сломался — вот такая загогулина. Нельзя ломаться.

ПРОФИЛЬ: С вами тоже произошла «загогулина»?

Любимов: Нет. У меня не было загогулины.

ПРОФИЛЬ: Что дает вам силы на жизнь?

Любимов: Очень важно сохранять свои прежние навыки. Мне об этом как-то сказал мой друг Капица-старший, к которому я приходил, когда надо было воспользоваться правительственной связью, «вертушкой» (она у него была), я сидел, и он заказывал для меня бутерброд какой-нибудь, потому что приходилось долго дозваниваться, чтобы трубку снял сам, а не секретарь. И вот когда Капица уже был в возрасте, он мне сказал: «Я прихожу к себе в лабораторию и успокаиваюсь. Все я знаю здесь — все, что надо проверить, с кем надо поговорить».