Об этом актере говорят, что он не представляет своей жизни без театра, но жизнь и театр для него сферы несоприкасающиеся, на сцене он играет, а не живет, но играет так, что у зрителей дух захватывает от накала переживаний и страстей… После окончания училища имени Щукина он поступил на службу в Театр Вахтангова, позже, правда, по приглашению Олега Ефремова перешел во МХАТ, но спустя несколько лет вернулся в труппу Вахтанговского. Там играет до сих пор. На его счету около ста ролей в кино в таких популярных фильмах, как «Граница. Таежный роман», «Московские окна», «Дети Арбата», «Ермоловы», «Куприн. Яма», а в театре он примерил на себя сильные классические роли: сыграл Треплева в «Чайке», Отелло, Серебрякова в «Дяде Ване»… И только что на сцене театра Александра Клягина «Et Cetera» всемирно известный немецкий режиссер Петер Штайн представил свою постановку знаменитой трагедии Пушкина «Борис Годунов». В главной роли — народный артист России Владимир Симонов. Он и стал нашим сегодняшним гостем.

— Владимир Александрович, кроме звания народного артиста России вы – обладатель престижной премии «Чайка» и премии имени Андрея Миронова «Фигаро» в номинации «Лучшие из лучших». А награды для вас важны? — Важны, но я не думаю о них постоянно, а вот вы сейчас вспомнили, и я вспомнил… Важны, когда вдруг они годятся для чего-то — для дела, для какой-то ситуации, для разговора…

— Вашу вторую премию «Чайка» в 2000 году вы получили за дуэт с Александром Калягиным в спектакле «Дон Кихот» театра «Et Cetera». Вы заняты и в других постановках театра Калягина. А как вы познакомились?

— Мы общаемся с 1982 года. Познакомились во МХАТе, когда Олег Николаевич Ефремов пригласил меня в «Чайку» на роль Треплева. Александр Александрович играл в этой же постановке Тригорина. Сыграли. Меня все поздравили. Но никогда не забуду внимание Калягина — он зашел в гримерную, пожал руку, расспросил: «Как ты? Что ты?» Почему он так сделал? Не знаю. Может, оттого, что мы оба – щукинцы. Наверное, он понимал, как мне в этой ситуации тяжело, когда почти со школьной скамьи (в Театре Вахтангова после училища я прослужил всего полтора года) мне выпало играть Треплева во МХАТе, причем с настоящими звездами: со Смоктуновским, Поповым, Евстигнеевым, Богатыревым, Калягиным, Лавровой, Мирошниченко, Невинным, Кашпуром…

— А как сложилось ваше сотрудничество?

— В советское время были приняты поездки актерских бригад в дружественные страны: ГДР, Чехословакию. И меня взяли в такую бригаду, посчитав, что я не последний парень на деревне (улыбается) и могу что-то делать. Я выступал с номером «Наблюдения», аккомпанируя себе на гитаре. И в этих поездках мы с Александром Александровичем потихонечку-полегонечку поняли, что у нас одинаковые представления о многих вещах — о жизненных ценностях, о чувстве юмора, о степени добра и подлости, о ревности и о многом другом. Сначала у нас сложились отношения «учитель — ученик», потом «друг — друг»… Сейчас мы вообще как родные люди. А что касается совместной работы, то в начале 90-х Калягин организовал свой театр и пригласил меня на роль Войницкого в спектакле «Дядя Ваня», которым и открылся «Et Cetera». И дай бог, чтобы впереди было еще много общих дел.

— Вы – любимец публики. О вас очень много хороших отзывов и от зрителей, и от коллег. Вы обращаете на них внимание?

— Обращаю, конечно. Но стараюсь относиться к ним с иронией. Потому что на самом деле никто, кроме тебя самого, не может понять, что ты есть, что ты сделал и насколько хорошо ты это сделал.

— Разве все и всегда могут сами про себя это понять?

— Возможно, не всегда. Но вы же меня спрашиваете. Вот я про себя знаю, что сделал хорошо, а что плохо. А вообще лучше заниматься делом, а не пустыми разговорами. Делай что должен, и будь что будет. Так ведь гласит древняя мудрость?

— Но ведь положительные отзывы для чего-то нужны?

— Чтобы тешить дьявола, тщеславие.

— А вы подвержены тщеславию?

— Подвержен, я же живой.

— А если после спектакля подходят зрители и говорят какие-то хорошие слова, это добавляет творческих сил?

— Добавляет, и очень сильно. Это правда. Причем не важно, веришь ты этому или нет. Но тем не менее эти слова влияют. И они нужны, тем более актеру. Ты этот отклик публики чувствуешь даже на поклонах. Иногда публика раз – и на тебя вспыхнула. Значит, ты что-то радостное ей донес. Вернее, ты всегда это несешь, но, может быть, сегодня в зале просто оказалось больше тех, кто это понял. И вот уже у тебя огонечки внутри загораются.

— А могут ли чьи-то слова, напротив, выбить вас из колеи?

— Наверное… Но мне, видимо, везет: я с подобными резкостями обычно не сталкиваюсь. Последние несколько лет то, чем мы занимаемся в театре с Римасом Туминасом (художественный руководитель Театра имени Вахтангова. — Н.К.), находит вполне положительный отклик. Хотя, когда я вернулся в Вахтанговский из МХАТа, была пара критических газетных статей, правда, не совсем справедливых, с перепутанными фамилиями, в которых упомянули и меня. Эмоционально это бьет очень сильно, когда тебя ругают, тем более в газете. Нужны моральные силы и мудрость, чтобы понять — это же полная ерунда.

— Вы упомянули Римаса Туминаса. Его назначение на должность художественного руководителя Вахтанговского театра в свое время обсуждалось очень бурно. А как вы отнеслись к его приходу?

— Я не был лично знаком с Римасом, но знал его спектакль «Ревизор» — очень сложную постановку. И понимал, что он – очень талантливый человек и необычный художник. Когда Римас начал репетировать спектакль «Троил и Крессида» по Шекспиру, он дал мне в нем одну из главных ролей — Пандара. Вот через эту работу я по-настоящему и познакомился с Туминасом и понял, что он –величина фантастическая. Очень интересен его угол зрения на жизнь, то, как он рассказывает о ней через пьесы. Римас — высокий человек, одухотворенный. Он истинный художник.

— А может, ваше расположение к Туминасу связано с тем, что он дал вам главную роль в первом же спектакле, который начал ставить в Театре Вахтангова?

— Нет-нет. Дело не в этом. Вообще-то его появление в театре было ознаменовано новостью для меня неприятной: он закрыл спектакль «Мелкий бес», где я был занят. Мы с Римасом посидели, поговорили, почти как Станиславский с Немировичем (улыбается). Он сказал, что мне как актеру лучше отказаться от этой роли, от этого спектакля, чем делать так, как оно есть. Я ему поверил. Не знаю почему. Поверил — и все. И с тех пор мы потихонечку — с большим или меньшим успехом — идем вперед.

— Владимир Александрович, скажите, откуда у вас убеждение, прочла о нем в одном из ваших интервью, что актер должен уметь сыграть все — от вешалки и клопа до, скажем, Гамлета?

— А это так сложилось, можно сказать, исторически (улыбается). Еще в детстве я решил, что актер — это тот человек, который выходит на сцену в какой-то роли и после спектакля, без грима, зрители его не узнают. И эта мысль меня грела. И до сих пор она мне нравится. Именно это и ценно в актере, а вовсе не то, что зритель видит его в очередной роли и говорит: «А-а-а. Я его знаю, это опять такой-то…» Думаю, это как раз понижает уровень актерской профессии.

— В последние годы стало модным снимать фильмы об известных людях — артистах, политиках. Как вы относитесь к этому веянию?

— Если это интересная личность, сюжет захватывающий, а сама история может помочь зрителю в каких-то вопросах разобраться, что-то понять, то все нормально.

— А есть ли у вас личные критерии — согласиться на ту или иную кинороль или отказаться?

— Есть, но они не какие-то сверхъестественные. Если в сериале 250 серий и снимают по 40 минут в день, что это получится? Это как суп варить полторы минуты, тогда как его варят три с половиной часа. Если уж и сниматься, то у хорошего режиссера, в картине с хорошим сценарием.

— В кино вы работали со знаменитым режиссером Петром Наумовичем Фоменко.

— Да, но это было всего однажды. Я сыграл в его фильме-спектакле «Метель» (гусарского полковника Бурмина. — Н.К.).

— Мне довелось быть на гражданской панихиде по Петру Наумовичу, рыдал весь его театр, все говорили о его необыкновенной душевной теплоте, о его удивительной негромкости и в то же время величии…

— А в России вот эта тихость, скромность и есть громкость, величина. Петр Наумович, конечно, гениальный был человек. И все, что в моей жизни было с ним связано, осталось в памяти навсегда. Чувствительнее режиссера я не знаю до сих пор…

— Ну а что больше всего вам запомнилось из работы с Фоменко?

— Помню, как мы работали у него дома… Это вообще уже умершая история, когда режиссер приглашает актеров репетировать домой — в комнате. И в домашней обстановке, а не в репетиционном зале, не на сцене, не на киноплощадке, а дома проходит с ними роли, что-то объясняет. И вот эта теплая домашняя атмосфера располагает тебя, больше раскрывает. Так Петр Наумович добивался именно того нужного прикосновения к Пушкину, но добивался мягко: жена чай принесла, кто-то — сахарок, кто-то пробежал, «Нин, ну хватит шуметь, выключи там, мы же работаем…» Вот эта домашность, она была великолепным приемом, который уже почти никем из режиссеров не используется.

— А театр и кино соперничают в вашей жизни?

— Конечно!

— И что выигрывает?

— Наверное, мой интерес, я выбираю то, что мне больше нравится, и делаю. А часто происходит так: предложили что-то в кино, а минут через 15 звонят из театра: «Не хочешь ли ты еще и это играть?» И тогда начинается непростой выбор. А заранее сказать, что выиграет — кинорежиссер со своим предложением или театральная работа, которая еще только в перспективе, я не могу. Иногда думаю, может быть, в театре мне достаточно пока работы, а в кино нет, или наоборот, наснимался в этом году, а хочется в театр на репетиции побольше походить и поднять свой профессиональный уровень. Ну а потом в сутках 24 часа, а в месяце 30 дней, и все успеть физически невозможно. Поэтому в последнее время я решаю по формуле: кто первый встал, того и тапки.

— На данном жизненном этапе вам есть за что благодарить судьбу?

— Пока да. За то, как все у меня складывается в театре. По поводу кино у меня есть вопросы, но, наверное, всему свое время.

— Со старшим сыном Василием, который тоже служит в Театре Вахтангова, вы заняты вместе в некоторых постановках. А вам случается что-то ему подсказывать, делать замечания?

— Да, могу подсказать, а не нужно ли заняться голосом, чуть-чуть размять, пластику немножко подправить. Но я себя ловлю на мысли, что сыну я говорю немного, а другим молодым актерам гораздо больше. Может быть, у Василия меньше недостатков, чем у остальных…

— Вы ведь родом из небольшого города Октябрьска, что в Самарской области. Россия вообще полнится маленькими городками, и каждый год ребята отправляются оттуда штурмовать театральные вузы Москвы и Петербурга в надежде стать профессиональными актерами, любимцами публики. Что бы вы им пожелали?

— Если чувствуют, что могут, что это дело их, значит, надо добиваться своей цели.