Завершился традиционный театральный фестиваль Ruhrfestspiele — один из самых крупномасштабных в Германии. Его участником (не первый раз, кстати) был и Государственный академический театр им. Евгения Вахтангова. Он привез спектакль «Ветер шумит в тополях» по пьесе Жеральда Сибейраса , в котором играли Владимир Вдовиченков, Максим Суханов и Владимир Симонов. Корреспондент DW Анастасия Буцко воспользовалась гастролями, чтобы поговорить с постановщиком спектакля и худруком театра, литовским режиссером Римасом Туминасом.

DW: Вы привезли камерный спектакль по пьесе современного французского драматурга, не слишком известного и в Германии. Да еще играли на русском языке. Не боялись показывать его немецкой публике?

Римас Туминас: Этот спектакль отличается очень скрупулезной, глубокой актерской игрой. Для сегодняшнего этапа развития театра важен такой способ игры и такой тип драматургии, напоминающей «В ожидании Годо» Беккета. Персонажи ожидают мессии, Бога — или хотя бы какой-то подсказки из небес. А актеры, кстати, как раз любят рисковать, им нравится играть на незнакомом большинству зрителей языке. Это для них вызов: смогут ли они донести мысль, а не только текст, своей игрой?

— Вы, будучи западноевропейцем и по паспорту, и по происхождению, и по темпераменту, руководите очень русским театром. Как вы там себя чувствуете?

— Я всегда чувствую себя гостем, и это, наверное, мне и помогает: между нами существует некая дистанция. А актерская и режиссерская школа Литвы во многом основывается именно на умении «десантироваться» в любую ситуацию, к любому персонажу на сцене. Эту условность игры, умение играть не «характер», а нечто большее, я привнес и пытаюсь в театре Вахтангова развивать. Надо сказать, что эта традиция восходит к корням самого театра. Не зря шутят, что к нам «вернулся дух Вахтангова». Я не приспосабливался, не заискивал перед труппой, а сразу начал очень интенсивно работать. Так мы стали одним из самых популярных театров в Москве.

— Известно, что актеры из России плохо приживаются в немецких театрах, по крайней мере, раньше это было так. Почему?

— Сейчас ситуация меняется, и русские актеры стали очень восприимчивы к другим школам — немецкой, французской, итальянской… Раньше считалось, что театр может быть только психологическим, главное – характер, конфликт. Но это представление трескается. Главное сейчас – размышление о человеке в мире. А характер уже потом.

Я люблю повторять строфу Ронсара, французского поэта, который жил за сто лет до Шекспира. Ему принадлежат знаменитые слова о том, что весь мир — театр, а мы все в нем — актеры. Но Ронсар уточняет, что мы — актеры поневоле, и у него есть продолжение: «Всесильная судьба распределяет роли, и небеса следят за нашею игрой!» Вот это главное: уметь играть «небесам», а не только публике. А русский актер долго разговаривал «на горизонтальном уровне». Он искал на земле психологию, поэзию, и никак не мог взлететь. Сегодня актеры стремятся взлететь, и надо им помочь. Это я стараюсь делать.

— Некоторые из ваших коллег по режиссерскому цеху отказываются сейчас работать в России по политическим причинам. Для вас вопрос так никогда не стоял?

— Нет, не стоял для меня такой вопрос. Я считаю, что подобное потакание политической конъюнктуре неуместно. Те, кто отказываются, делают это от слабости. От меня тоже ждали, что я подам в отставку и вернусь в Литву в знак протеста. Но я считаю, что надо быть там, где труднее. Помните, как в фильме «Чапаев»: «Где должен быть командир? Впереди, на лихом коне!» Вот я сегодня чувствую себя таким Чапаевым на лихом коне: отстаиваю здесь европейские ценности. Когда Россия опять откроется для Европы, а Европы — для России, тогда я, может быть, и уйду. А сейчас мне надо быть здесь, как стражнику, как солдату наших общих ценностей — европейских и российских.

— Я прочитала, что ваша мать была русской, из литовских старообрядцев. А кем вы себя чувствуете?

— Я себя чувствую, конечно, литовцем. Предки моей матери бежали в Литву триста лет назад. Но я чувствую в себе и эту частицу крови и горжусь ей. Помню, у моего деда всегда висели рядом портреты государя императора и великого князя литовского и, конечно, икона. Историю надо знать и верить в нее.

— Кстати, об истории и ее знании: тут президент Путин недавно заметил, что в пакте Молотова-Риббентропа не было ничего особенно плохого. Как вы к этому относитесь?

— Я плохо к этому отношусь. Пакт и тайный протокол к нему были направлены на аннексию прибалтийских стран и Польши, и эти факты неоспоримы. В 1939-1940 годах треть литовцев либо расстреляли, либо депортировали, и эта боль, буквально физическая, всегда во мне, в моей памяти.

Слова Путина я понимаю как призыв к патриотизму. Не удивлюсь, если и другие ошибки окажутся больше не ошибками: дескать, в Афганистане надо было отстаивать национальные интересы, и тоже мы правы, получается. И кубинский кризис тоже был нужен. Но история долговечнее, чем власть, и память вернется.

— Вернемся к вашему театру. Портит ваших актеров звездность?

— Кого как… Да портит, конечно! И на отношениях в театре это сказывается. Лишь вчера стал знаменит, и нате вам — звезда! Я смотрю на них как на детей, которые играют в популярность.

— Скажите, а что такое «партия кротов?»

— Это шутка времен Советского Союза: у нас была такая игра в оппозицию. Невинная театральная актерская игра: мы создали между театрами команду и назвали ее «партия кротов». Мы не называли это «второй фронт» или «фронт свободы», тут нас бы сразу закрыли.

— А почему именно кротов?

— Кроты — добрые, честные, они труженики, хоть и слепые, но чувствуют жизнь лучше, чем многие. Они не воруют, и коррупции у них нет. Они живут в своем мире. Сейчас партия кротов снова нужна.