«Как облако, стояла надо мной». Так и стояла, все три с половиной  часа невероятного  «Евгения Онегина» Римаса  Туминаса.

Да, спектакль – лауреат всех театральных премий, да, идет всего три года. УЖЕ три года !– неужели москвичи еще не насмотрелись? И чего – хрестоматийного «школьного» произведения,  с ожидаемой моралью, с нехитрым  сюжетом («Но я другому отдана и буду век ему верна»)! Чем  так пленил  их Пушкин Туминаса?  Приблизительно так, не без досады думала я, с большим трудом проникнув в театр Вахтангова  и  не находя в огромном зале свободное местечко.  Приземлилась, наконец, на неудобный откидной табурет – и замерла…

Как, когда, какими приемами берет нас в плен ироничный литовский режиссер  европейского стиля? Действие на сцене отстраненное, замедленное, без пауз, композиционных взлетов, «рвания» на себе  рубашек. Толчок ему сообщают первые  слова Онегина Старшего  (Сергей Маковецкий)  «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей»,  — изрекает он почти ворчливо, хриплым голосом. Да, рано чувства в нем остыли…

Ленских здесь тоже два, есть еще   голос Автора, озвученный «гулякой праздным», Гусаром  в отставке (Артур Иванов). Тот кутит, является в полушинели-полугражданском  обо  одном,  а то  о двух эполетах  (намек на низшее «юнкерство» Пушкина?), выдает отдельные  фразы, но в  его интонациях чувства поболее, чем во всех Ленских и Онегиных  вместе взятых. И радость открытия давно известного преследует нас весь  спектакль (как  точно он сказал  о наших дорогах,а о старости и ее «радостях», а о..) Еще один ассоциативный герой – Странница с домрой(Екатерина Крамзина). Взлохмаченная, нелепая, с  угловатой пластикой. Годуновский юродивый  или — народ ? Тот, что безмолвствует.

Музыка знакомая  и незнакомая.  Старинная французская песенка Чайковского аранжирована Фаустасом Латенасом во что-то  такое прекрасно-печальное, то скорое, то  почти стихающее, что сердце щемит и щемит, не спрашивая на то разрешения. И пошло-поехало, закрутилось на пустой темной  сцене (только  печка да мебельные  приметы 19 века по ее углам): странные  неостановимые пластические   фантазии, преломленные в   сплошном наклонном зеркале задника, время от времени движущегося  (сценография Адомаса  Яцовскиса).

Тонкие балетные фигуры занимаются у станка,  ловкий  хореограф дирижирует ими  (Репетитор — Павел Тэхэда Кардэнас, ученик нашей Риммы Беляковой). В какой-то момент фигуры перебросят неправдоподобно большие косы на грудь, приблизятся – и окажутся сенными девушками Лариных;  те ничегошеньки  не умеют  и  с  большим изумлением следят за движениями Танцмейстера, затянутого в черное (Людмила Максакова),  щебечущего на непонятном французском. Танцмейстер и сама нетверда на ногу (словно Старая графиня, внезапно вспомнившая молодость), ее подхватывает и уносит  ловкий Репетитор. 

Актриса еще появится  — в образе няни, такой уже дряхлой и  «охлажденной», что уляжется спать в  постельку воспитанницы, не дослушав Таниной любовного бреда.  Возможно, это еще одна ипостась  коварной Графини. Ведь в сцене дуэли именно она  будет провожать Ленского в мир теней. Снег повалит хлопьями,  будет красиво и страшно , как  в «Маскараде» Туминаса,  родятся  ассоциации : «Мчатся тучи, вьются тучи//;Невидимкою луна //Освещает снег летучий»»… Уж не  Домового ли хоронят?..

Зеркало нависает над сценой, дробит и удваивает изображения. Комментирует себя, молодого,   с высоты своих лет Онегин Маковецкого,  обнаруживая  точно по Пушкину резкий, охлажденный ум. Онегин  Виктора Добронравова вообще никакого ума не обнаруживает . Как денди лондонский одет, с  заложенной назад рукой и застывшей холодной маской на лице — только   заледеневший в  своей чопорности высший свет  мог   решить, что он очень мил. Зализанный  (набриолиненный) герой не знает ни любви, ни дружбы.  Однако его появление в доме Лариных вызывает естественное оживление барышень окрестных имений. ЖЕНИХ! Скамеечки  барышень подвигаются все ближе ,все теснее.У мужчин иные забавы:  испытывают  новичка  деревенскими самодельными напитками .Один жбанчик, другой, третий …лопающийся от «переполнения» Евгений  сбывает  их  соседу , опасливо кидая Ленскому: “Боюсь, как бы брусничная вода мне не наделала вреда”… Таких ироничных подробностей русского  быта здесь множество, они — как  яркие узоры на  канве  провинциальных гостиных, расцвечивают привычные уху строчки, наполняя их живыми соками.Именины Татьяны.  Как же без подарков? Та на возвышении, ей подносят  картину с романтическим пейзажем, клетку с золотой птичкой (скоро-скоро в роли птички окажется она сама), развлекают неумелым   пением, рвут душу «жестоким романсом». Но все , буквально  все в  ожидании. Где ж  он, романа нашего герой?

А эта статуя Командора, этот памятник самому себе явится на именины только для того, чтобы «отомстить за скуку», на глазах у Тани  флиртуя с Олей (Наталья Винокурова). Флирт  теперь серьезней,  чем двести лет тому. Онегин пытается нащупать то место, где должна быть девическая грудь. Ольга, кудрявая,  темноволосая (!), живая, не расстается аккордеоном. В ответ на наглые жесты прелестница эротично берет в рот  пальцы  его  перчатки. А в глазах — ужас. Давно ль беззаботно носились они с Ленским, таким же резвым , жизнелюбивым (Василий Симонов), красивым и   кудрявым, как она. И искали, искали уединения… И вдруг снег, стужа,  смертельная схватка. Нарочито долгое притопывание,  разравнивание снега секундантами (авось, одумаются). Неспешно, ритуально готовятся дуэльные  пистолеты ,  передаются от одного Онегина к другому, но   происходит  все мгновенно , в рукопашную , без правил –как в страшном Татьянином сне.

Бесценные детали  уездной жизни подаются  здесь сочно, любовно.  Поездка. Зимний возок сколачивается  на наших  глазах, и зайдет  туда такое количество дворни…понятно, отчего  «российским лечат молотком изделье легкое Европы». В пути  встретят они   помехи в виде зайцев (привет  из пушкинской биографии), в   Москву же  вся орда приедет с горящими свечами и солидной батареей варений-солений.Чем не громада исконной Руси, с ее привычками, суевериями, обрядами простонародной старины?

Сцена  Гадания с книгой, ключом и зеркалом – самая таинственная,    сцена   Страшного сна — самая забавная.  Читает ее легендарная Юлия Борисова со всеми богатыми  модуляциями   своего характерного голоса. …И музыка, то нежно журчащая, то настойчиво громкая, но ровно заканчивающая  фразу, словно силится открыть какую-то тайну, но  так и не откроет, пройдя рефреном через всю постановку. Все  уже было и будет, и  повторится опять и опять. Любовь и нелюбовь, встреча и неузнавание, узнавание и невстреча.Музыка задает тон холодной зиме Туминаса,  музыка  студит и   греет ,  и  жалко здесь   всех. И слишком   веселую Ольгу — та  плачет улыбаясь, освободившись, наконец, от  громоздкого аккордеона (как от тяжкого слова верности, данного ревнивцу) , обручаясь с  картинно красивым уланом.   Плачущую, и уведут  ее замуж. Жаль красавца Ленского с его   заумными виршами.  На снегу  он  будет лежать  обнаженным, молодое его  тело  замерзнет в античный торс. Жаль Онегина, оставшегося  «истуканом» в сцене отповеди Татьяне деревенской и, по- видимому, пленившегося  Татьяной светской.  Бедняга  так ничего и не понял. Хотя умные литературоведы давно   все  объяснили:  Танино  счастье и спасение, что не ответила она  на   страстный порыв Евгения. Отдаться в руки  «модного тирана»?..

Жаль  старомодную чету Лариных,  мирно  проживших свой век,  жаль    почившего раньше  супруги простого и   доброго барина (Алексей Кузнецов). Но  все  симпатии постановщика    на стороне пушкинской любимицы. Неподвижное  лицо Татьяны (Евгения Крегжде) кажется поначалу  антиподом  ее сестры. Так  у кого же  в чертах жизни нет?. Влюбившись, Таня  становится  открытой, обаятельной ,смеющейся девочкой. Замечательна сцена Письма, где от избытка молодых сил, от полноты  чувств героиня таскает на себе металлическую кровать , носится, как молодой щенок. Выволочит  потом  на сцену   и ажурную скамейку, но уже  не в таком  радужном   состоянии —  скорей,  в порыве безумного смущения . И  при виде Онегина  юркнет под нее нашкодившим ребенком. Молча  слушает Таня  его жестокую  отповедь.Говорят только ее чудные глаза  , то и дело   наполняясь слезами. Сцена прихода ее в дом Онегина тоже  метафорична: ветер листает страницы его книг .И то: «Татьяна долго в келье модной//Как очарована стоит.//Но поздно. Ветер встал холодный»//. И в зимний  возок, увозящий ее из родимых мест , она   решительно заколотит  свое прошлое. Все равно!.. Пусть  режут в городе (как в  петровские времена!) деревенским скромницам их богатырские косы.  Те безвольно  повиснут на балетной перекладине, чтобы уже через несколько минут  взмыть  над залом на серебристых цепных качелях. На свете счастья нет,  но  есть… и блеск, и говор бала.

Прелестна  ее  встреча с важным генералом – будущим мужем. Едят варенье из одной банки, потом   кормят друг друга с ложечки. Череда скучных  дней  впереди? Но как пошла рядом , как спокойно оперлась о его руку измученная героиня…Он свой,  надежный — мужчина и   воин.  Финал пушкинский дан без оперных аффектаций. Слушая  «страстные» излияния героя (статуя иногда  тоже что-то чувствует), Таня сидит  с  невероятно прямой спиной, как на светском рауте. Главное —   не потерять лицо, продержаться. Финал  режиссера ожидаемо странен. Под сумасшедше  красивую музыку героиня кружится с медведем. Страшные рассказы пленяли больше сердце ей — Миша из  ее вещего сна.  Одна, совсем одна  со своей горькой  любовью! Так не назойливо, не сентиментально, учит нас пришлый человек,  человек иной культуры, другой театральной школы ценить то, что истинно прекрасно в народе: его несомненную духовость. Воздушная громада Пушкина (не  одного   здесь «Онегина») внятна и ироничному литовскому гению.  Нас же она  просто накрыла.