Все, за что берется Евгения Крегжде, она делает очень честно. Честно учила в рижской средней школе физику и математику, потому что с этими науками связаны ее родители. Честно пообещала дома: отпустите в Москву, если с первого раза провалюсь в театральный – вернусь на факультет управления. И поступила в Театральный институт им. Б. Щукина. Также честно она относится к своим персонажам, привнося в постановки Римаса Туминаса режущий, неуютный призвук страдания. И вовсе не оправдывает своих героев, не суля ни им, ни зрителям неба в алмазах. Больно было смотреть, как совсем юная Крессида (спектакль «Троил и Крессида») на наших глазах оказывалась порочной предательницей. И совсем уж невозможно сдержать слезы, когда молчаливая Соня из «Дяди Вани», кротко примостившаяся в ногах у Серебрякова, вдруг вскакивает и, как вызов, как оскорбление, кричит в лицо зрителям: «А я знаю, что я некрасива!»

Меж тем Евгения Крегжде – одна из самых интересных и эффектных актрис нового поколения. И ее нечастые (пока!) появления в кино тому доказательство. «Некрасивая красавица» называл таких писатель Анатолий Мариенгоф, имея в виду тот редкий тип актрис, которые не боятся быть разными. И всегда остаются настоящими.

– Я еще не видела «Грозу» Уланбека Баялиева, но, судя по первым откликам с репетиций, ваша Катерина – не совсем жертва «темного царства», она сильная и не всегда добрая.

– Честно говоря, я сама с интересом жду премьерных спектаклей, чтобы увидеть уже проявившуюся Катерину. Пока же идет репетиционный процесс, а это как на корабле в шторм – то в одну сторону качнет, то в другую. Но, приступая к работе, я отменила для себя всевозможные клише вроде «луч света в темном царстве», «не от мира сего»… Не вижу в ней милоты или странности… Я привыкла (научена Римасом Туминасом) искать за текстом человека – с чем он сталкивается, на что реагирует, как мыслит, чего опасается. Смотрела несколько постановок этой пьесы и всегда видела образ, но не человека. Я, правда, не видела «Грозу» Генриетты Наумовны Яновской. (Удалось найти в интернете лишь передачу, где она разбирает это произведение.) Это было интересно, близко мне. Слушала с большим вниманием и многое взяла на заметку.

– Кто ваши партнеры?

– Борис – мой любимый партнер Леонид Бичевин, Тихон – молодой артист Павел Попов, талантливо заявивший о себе в «Улыбнись нам, Господи». Тихон у нас не решен каким-то глупым, ограниченным. Он скорее персонаж Достоевского: всех знает, всех понимает, всех готов простить. И ведь Катерина пошла с Борисом не из-за того, что муж плохой. Меньше всего мы хотели бы рассказать историю одной маленькой измены. (Смеется.) У Катерины с Тихоном нежные, теплые отношения, они научились жить бок о бок, оберегая друг друга, уважая. Так и жили бы, если бы не возник Борис, разбудивший женское, природное начало Катерины, приведя к острому конфликту с самой собой. Опять же из Достоевского: «Тварь я дрожащая, или право имею?..»

– Вы, похоже, не так уж и жалеете свою героиню?

– Да, не жалею. Я не адвокат и не судья. Актер, мне кажется, обязан честно представить свой персонаж на суд зрителя. Как только вы пытаетесь его осудить или защитить, вы теряете объективность, лишая своего героя необходимых качеств, посчитав, скажем, что они невыгодно его представляют. Я предпочитаю быть Вергилием – идти рядом с героем и наблюдать, удивляться, а иногда плакать по нему, а через него о себе. На Катерину можно смотреть как на жертву, а можно и по-другому, ведь после ее смерти разрушена семья: Тихон остается без жены, детей они так и не нажили, дом опозорен. По сути, это история о том, как человек, сгорая сам, опаляет других. Более того, если вы сейчас перечитаете пьесу, убедитесь: там нет гнета Кабановой и, как следствие, затравленной Катерины. Например, когда уезжает Тихон и Катерина сталкивается с Кабановой, та говорит ей: могла бы, мол, и поплакать немножко, раз муж уехал. На что Катерина отвечает: «Не к чему! Да и не умею. Что-народ-то смешить!» Ответ достаточно резкий. Где тут затравленный хорек? То, что говорит Кабанова, имеет под собой достаточно весомое знание жизни, в которой должны присутствовать правила. Мне уже не 18, мне 33, и я понимаю необходимость этих правил: нельзя себе позволить все. Но, с другой стороны, если мы себе этого не будем позволять, где будет человек, его свободный выбор? Именно этот вопрос и решает Катерина.

– Есть теория, что на самом деле Кабаниха – это Катерина, которая не утопилась.

– Да, подобные мысли витают у нас на репетициях. Кабаниху играет Ольга Тумайкина – уникальная, тонкая, талантливейшая актриса. Кабаниха чувствует силу Катерины, она видит все, что с ней происходит. С одной стороны, по-женски понимает, с другой – борется за сына, семью. Тумайкина мастерски работает с подтекстами, вторым планом. Моей Катерине сложно с ней приходится… (Смеется.) И вовсе не из-за гнета, как я уже упомянула. Я вижу, как она слушает Кабаниху и с ужасом понимает, что та по сути права. Помню, как меня поразил этот факт на одной из репетиций: на уровне читки пьесы я этого не видела. А это значит, что Катя начинает жить своей жизнью и проявлять характер. Знаете, в последнее время на репетициях я часто поворачиваюсь к Уланбеку Баялиеву (режиссер «Грозы») и с удивлением говорю про Катерину: «Какая она!!!» Это как Пушкин – написал финал «Евгения Онегина», а потом бегал и говорил всем: «Она отказала! Моя Татьяна отказала!». Вот точно так же и я дивлюсь на Катю. Еще в начале репетиций, помню, подошла к Римасу и спросила: «Какая она, Катерина?» Ответ был мгновенным и кратким: «Умная». И я понимаю, о чем он говорит. Она все видит, все слышит, она не юродивая. Все ее монологи, все сцены – это «Быть или не быть?» Она, как Гамлет, абсолютно все понимает – оба пути, по которым может пройти. Это человек чистого рассудка, который вдруг испытал очень мощный женский порыв. Она хотела бы быть чистой: мы все хотим быть порядочными, достойными, верными. Мы же восхищаемся Татьяной, отказавшей Онегину…

– Сознаюсь вам: я ее терпеть не могу, то есть сейчас уже могу и даже сострадаю, а вот в детстве это был не любимый мною персонаж.

– Я тоже до какого-то момента ее не воспринимала, но потом оказалась в ситуации, когда пришлось отказаться от самого дорогого, и сроднилась с ней. И уже позже, когда ко мне пришла роль Татьяны, я абсолютно четко понимала, что именно стоит за ее финальным поступком. Ну и потом, вы же понимаете, в юном возрасте Онегин представляется нам фигурой достаточно однозначной: не оценил сердечный порыв девичества, ай-ай-ай. В зрелом мы уже имеем возможность взглянуть на него и на всю историю по-другому, многограннее: в конце концов не воспользовался же он этим порывом, а мог бы. По мне, так Онегин не герой моего романа… Я лично от таких бегу сразу же. (Смеется.)

Опытным путем проверено, что с таким типом лучше дружить, но никак не больше. Туминас, кстати, как-то пошутил: «Катерина – это Татьяна через 10 лет после замужества».

– Так что же, жизненный опыт помогает или мешает?

– Безусловно помогает! Финал «Евгения Онегина» без опыта не сыграть! Да и первую часть – молодость – тоже… Мы все становимся наивными, трепещущими, уязвимыми… перед лицом любви. И это не зависит от возраста.

– Это благодать или саморазрушение?

– И то, и другое. Но это чувство вновь позволяет тебе стать собой, поэтому в Татьяне я не играла возраст – я играла любовь. Когда я это поняла, письмо стало на свое место. Для меня сейчас счастье его читать, потому что это память о тех периодах моей жизни, которые были отмечены любовью. Я не знаю, каким образом Пушкину удалость взломать душу женщины, но это гениальный монолог, он абсолютно женский. Это гимн всем нам, сгоревшим в костре любви! (Смеется.)

– Если вернуться назад, в детство, как вам удалось поступить в Щукинское училище? Знаю, что родители дали вам всего одну попытку. К тому же в Риге вы уже учились на факультете управления. Кстати, почему не на физика или математика, как ваши родители?

– Потому что я была такой, «продуман». Я подумала: ну, физика, математика – что там заработаешь? Управленец – другое дело. У меня есть таланты в этой области: это именно я занималась организацией «Грозы» (собирала команду актеров, искала реквизит, покупала ткани). Потом уже проект стал на рельсы, его приняли в театре и спектаклем стали заниматься все цеха. Но сначала я занималась всем, кроме, пожалуй, режиссуры, предоставив ее талантливому Уланбеку Баялиеву. Собственно, все это началось прошлой весной, когда мы с Уланом поняли, что сходимся во взглядах на театр. Ну а мое поступление в «Щуку»? Это был отчаянный рывок. Меня в юности почти насильно привели в театральный кружок: я не хотела идти и, честно говоря, до этого никогда не была в театре. Но делать было нечего! Вот именно «от делать нечего, друзья» я и стала актрисой. (Смеется.) Я была закрытым, временами обозленным, чертовски трудным ребенком. А тут вдруг появилась возможность говорить о насущном, но не через себя, а через другого человека – именно этого мне, похоже, и недоставало. А в «Щуку» я уже ехала целенаправленно, с багажом из нескольких спектаклей: по стихам Серебряного века, по пушкинской «Сказке о царе Салтане», по Салтыкову-Щедрину. Я была, знаете, такой грозовой молнией, которая влетала в аудиторию: энергетика моего желания быть там и заниматься театром была настолько велика, что меня было невозможно не взять. Михаил Борисович Борисов, мой будущий мастер курса, оценил этот порыв и выделил меня сразу, буквально на первом прослушивании. Спасибо ему!

– Вы в судьбу верите? Вы мистик?

– Если текст роли упадет, садиться на него не буду: в это я не верю. Но к сцене отношусь с благоговением. Я всегда заранее прихожу на спектакль, обязательно выйду на сцену, похожу, пообщаюсь… с гномиками. (Смеется.) А черной кошки – нет, не боюсь.

– В труппу Вахтанговского театра вас пригласил Михаил Александрович Ульянов?

– Да! Он пришел к нам в «Щуку». Мы с Виктором Добронравовым играли в спектакле «Эти свободные бабочки», который поставил Александр Устюгов. Это была знаковая постановка для училища: мы победили в конкурсе «Твой шанс» и потом еще два года играли этот спектакль в Театральном центре «На Страстном». Собственно, увидев его, Михаил Александрович и пригласил меня в театр. С этим, кстати, связана одна семейная история. Когда я поехала поступать в театральный, мой дед, с которым у меня была очень тесная связь, написал мне на бумажечке: «Я хочу, чтобы ты поступила в Щукинский институт, хочу, чтобы ты работала в Вахтанговском театре под управлением М.А. Ульянова». Все так и случилось, но, к сожалению, дед не дожил всего полгода до того самого момента, когда Михаил Александрович позвал меня в труппу. Ульянов – это, пожалуй, единственный в театре человек, из-за которого хотелось стать стеной, чтобы ни в коем случае не помешать ему, когда он проходил мимо. Вздохнуть было страшно от благоговения. Месяца за два до его смерти в театре был какой-то праздник, он подозвал меня и что-то сказал. Вот это «что-то» я помню дословно: эти слова стали для меня определяющими, тем камертоном, который звучит во мне всегда.

– Вы послушная актриса, с режиссерами не спорите?

– Нет, не спорю, но активно участвую в диалоге. (Смеется.) Туминас сам постоянно меня на это провоцирует: учит думать, анализировать, предлагать. Он может сказать: образ такой, а дальше ищи все сама. И я приношу ему варианты. Если раньше это все надо было проверять «ногами» – на сцене, то теперь Римас уже знает мою психофизику, поэтому я приношу ему решения на уровне слов. Я говорю: «Смотрите, можно сделать так». А он: «Нет, это не то, давай вон в ту сторону пойдем». С Уланбеком тоже не спорю, да я бы и не стала репетировать Катерину, если бы не доверяла ему. После Римаса меня очень сложно удивить. Но Улан удивляет! «Улан сумел ее пленить…» (Смеется.) И поэтому я стараюсь быть «сверхмарионеткой»: стремлюсь проанализировать, понять общее и найти в нем свое место.

– У каких режиссеров вы хотели бы сыграть?

– Мне жаль, что я так никогда и не встретилась с Петром Наумовичем Фоменко, хотя я, конечно, счастливчик: и с Туминасом, и с Бутусовым, и даже с Юрием Петровичем Любимовым поработала. Конечно, было бы интересно столкнуться с Някрошюсом, Гинкасом. В кино интересны Звягинцев, Тарамаев, Меликян, Герман-младший. Ну и мастодонты кинорежиссуры, естественно, тоже интересны. Если же говорить о зарубежном кино, то фон Триер, Иньярриту, Пол Томас Андерсон, Тарантино – неплохо было бы встретиться с этими ребятами в работе. (Хохочет.) Только вот не спрашивайте о ролях, которые мне хотелось бы сыграть. У меня никогда не было и нет списка желаемых ролей. Первый вопрос, который меня волнует, – это «С кем?», а уж потом «Что?» и «Как?». Я вам больше скажу: когда я получаю новую роль, я ее не люблю, я спорю с ней, она мне непонятна, мне кажется, что уже все сыграно. И с Татьяной такое было, и с Соней в «Дяде Ване». Это такая актерская глупость, некая защитная реакция, но, как ни странно, именно она и заставляет меня задавать бесконечное количество вопросов, отвечая на которые я начинаю видеть за ролью человека – и вот он уже становится мне интересен.

– Не так давно вы окончили курсы Иваны Чаббак в Голливуде, сейчас занимаетесь в школе сценической речи. Вы собой недовольны?

– Почему? Довольна! Просто мне всегда хочется большего. Я любопытна и имею страсть до новых знаний, поэтому я хожу на различные мастер-классы, тренинги. Сейчас пошла в школу сценической речи к Елене Ласкавой. У нее потрясающая методика: с ее помощью ты начинаешь по-другому ощущать голос, его возможности, его связь с телом. Во-первых, это безумно интересно. Во-вторых, это держит тебя в нужном профессиональном тонусе. А с Америкой это была авантюра, причем дорогостоящая: мне пришлось даже взять кредит. Но дело было летом, у меня был свободный месяц. Я подумала: почему бы и нет? Мы смотрим их фильмы, я наслаждаюсь игрой их актеров, и, конечно, было бы глупостью с моей стороны упустить возможность лицезреть, каким образом они достигают таких результатов. У меня, кстати, после этого тренинга случилось три кинопроекта, в работе над которыми я применяла все то, чему научилась у Чаббак.

– А какие проекты?

– 12-серийный фильм режиссера Юрия Мороза «Игрок», продолжение «Обратной стороны Луны» (режиссер Александр Котт). И третий проект – «Эти глаза напротив» (режиссер Сергей Комаров). Они все сейчас озвучены и смонтированы, дело только за «Первым каналом».

– Я недавно узнала, что вы пишете стихи и прозу.

– Я не отношусь к этому серьезно, скорее как к средству отвлечься от мыслей суетных… Такое, знаете, прозаическое дуракаваляние под бокал красного. (Смеется.) Хотя несколько человек, в том числе моя крестная, писатель Галина Артемьева, давали мне понять, что я могла бы этим заниматься. Но я, если занимаюсь чем-то, то уж до конца: меня так воспитали – либо делаешь дело на все сто, либо не делаешь вовсе.

– Желание быть лучшей не провоцирует ревность к тем, кто рядом?

– Это большая разница – не «быть лучшей», а делать свое дело на все сто. У меня нет желания сыграть лучшую Катерину в «Грозе», но у меня есть желание раскрыть ее на все сто! Гвозди конкурентам не подкладываю, если вы об этом. Все, что можно доказать, доказываю только на сцене.

– Слушая, как вы рассказываете о «Грозе», я подумала, что вам стоит попробовать себя в режиссуре.

– Не первый раз это слышу. И даже Римас иногда говорит… Но мне кажется, эта профессия: а) мужская, б) к ней надо быть сверхподготовленным. И речь здесь, конечно же, о мировоззрении. Вот я сейчас смотрю на Уланбека – мы можем бесконечно долго с ним рассуждать о «Грозе», но я четко осознаю, что мыслю детально, Улан же видит всю картину целиком. Структура ума иная. Это данность, с которой нужно смириться. Поэтому я с сомнением отношусь к женской режиссуре, за исключением, пожалуй, нескольких всем известных женщин-режиссеров, которые таки обладают аналитическим, мужским умом.

– У вас нет такого чувства, что вы все время репетируете? А когда же жить?

– Когда выпускается спектакль, могу заставить себя 24 часа работать на одну цель, одну задачу. Но я умею и отдыхать. Наслаждаться, любить, читать, петь, танцевать.

– Где вы любите бывать больше всего, наверное в Латвии?

– В Латвии я бываю, потому что там моя семья. Люблю залив – это, конечно, очень родная, детская история, она всегда отдается в душе чем-то теплым, мамиными кабачковыми оладушками. А так я очень люблю путешествовать. Одна моя недавняя любовь – Лондон. А первая любовь – Рим. Вот, наверное, Рим и Лондон… И все, что между… Ну и Венеция, в которой я еще никогда не была: загадала себе, что приеду туда только вместе с любимым человеком.

– Вас не пугает то, что сегодня происходит за окном?

– Я чувствую, что не могу рассуждать об этом объективно: нам не дают полной информации. 20 лет я прожила в Латвии, которая стала частью Европы, сейчас уже 13 лет живу в России и бесконечно ее люблю. Я вижу проблемы и нарывы, но это – часть процесса. Я за этим наблюдаю, но предпочитаю не внедряться. Я женщина, я в меру умна, в меру глупа. Но я хорошо чувствую искусство, им я и должна заниматься. Остальное – умным мужчинам.