Вечером в пятницу труппа Театра Вахтангова вернулась из Милана, где в рамках проекта «Русские сезоны» представила спектакль «Евгений Онегин». Постановку сыграли дважды (28 и 29 ноября) на сцене театра «Пикколо ди Милано» Джорджо Стрелера. За кулисами «Театрал» поговорил с худруком Вахтанговского театра Римасом ТУМИНАСОМ.

– Римас Владимирович, «Евгения Онегина»  играли на многих прославленных сценах, но что для вас значит Театр Джоржо Стрелера?

 – Для меня есть два режиссера – Стрелер и Эфрос. В чем-то они схожи. В чистоте, в глубине, в эстетике. Спектакль Стрелера я впервые увидел еще студентом. Я тогда, конечно, не был с ним знаком, но он поразил меня, я в него влюбился и после всю жизнь следил за его творчеством. Театр Пикколо всегда был невероятной, недосягаемой звездой, непостижимой  тайной. И вот, через много лет я здесь – и стало как-то спокойно. Как будто исполнилось то, о чем я всегда мечтал и думал. Я не скажу, что мы постигли тайну – нет; но наш приезд для меня естественен: я всегда чувствовал, что так и должно случиться. Сейчас мы как будто получаем благословение, мол, не волнуйтесь, все будет хорошо.

Знаете, снег, который идет и в «Маскараде», и в «Евгении Онегине», – это из Стрелера. Помню, как после московского показа я собрал немножко с авансцены – мне было интересно, как и из чего этот снег сделан. После мы разобрались и тоже придумали свою технологию. Так что, здесь я чувствую себя как дома. Эйфории нет, но есть покой и благодарность.

 – На репетиции вы обсуждали с Сергеем Маковецким  первую сцену: «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей…». «Евгений Онегин» идет уже довольно давно – казалось бы, все сложилось, но вы по-прежнему добавляете новые штрихи, ищете новые интонации…

 – Это происходит не специально. Просто я подмечаю что-то в жизни и приношу в спектакль. Опыт подсказывает. Порой перечитываешь Пушкина, и привычная фраза вдруг начинает звучать совершенно иначе, тогда я прихожу на репетицию и делюсь этим новым смыслом с артистами. Их я тоже всегда прошу почитать накануне спектакля – чтобы вновь соприкоснуться. Все эти будни, вечная беготня – невозможно просто прийти и сыграть вот так, сходу. Надо прежде успокоиться, сосредоточиться, вникнуть. И я чувствую, что актеры и сами испытывают такую потребность, потому что все притирается, покрывается пылью. А пыль надо чистить.

Я считаю, актеров нужно не заставлять, не изводить дисциплиной, а постоянно подпитывать. Как и себя. Это необходимо, чтобы спектакль оставался живым. Зачастую мы сами разваливаем спектакли. Мы – не время. Своим безволием, безответственностью, усталостью… Человек по природе своей ленив и рад себя обманывать. Но обман должен быть только художественный.

– «Евгения Онегина» уже показывали на итальянской земле. Какие на этот раз у вас ощущения от зала, от публики

 – Я был уверен, что не надо будет присматриваться, приспосабливаться, пытаться почувствовать атмосферу города и людей – я заранее понимал, что получится точное попадание. Итальянцы знают цену красоте, притом раненой, выстраданной красоте, которая исходит из глубокой драматической жизни. Они настолько остро чувствуют правду и ложь, что очень удивляются, если ты что-то скрываешь от них: «Зачем? Мы что, не может жить открыто, просто?». Такое у них мышление, поэтому у нас даже в мыслях не было схитрить и попытаться им понравиться – напротив, мы должны были быть такими же откровенными в признании своих слабостей, своих грехов и своей силы, как и всегда. Они это очень считывают и понимают.

Итальянцы открыты всему миру: их история и культура настолько богата, что они принимают всех и со всеми делятся своими сокровищами. Мы иногда рассуждаем так: «Это наше», а они говорят: «Это наше, но, пожалуйста, приезжайте, любуйтесь, наслаждайтесь, живите». Так что есть некое магическое поле на этой земле, одно это много значит для нас.

– Давайте теперь к московской жизни вернемся. Недавно вы пригласили Юрия Бутусова на должность главного режиссера. Модель худрук плюс главный режиссер – не новая, в том числе и для Театра Вахтангова. Почему вы сочли ее необходимой

 – Это было у нас еще при Ульянове. Когда Михаил Александрович собрался уходить, он предложил мне стать худруком. История эта удивительная. Я должен был приехать к нему на переговоры. Он говорил: вот сейчас Римас согласится, и я уйду. Я действительно приехал, но не затем, чтобы согласиться, а, напортив, чтобы извиниться и сказать, что не смогу.  Я только вошел и даже еще не успел поблагодарить за это безумие (мне кажется, я тогда был первым иностранцем, которого пригласили руководить драматическим театром), а Ульянов уже посмотрел на меня, как на убийцу. Вроде бы он декларировал: «Уйду, уйду», но вот наступила та самая, решающая минута, и он вздрогнул. Потом он признался, что ему стало страшно за театр. Что я буду делать? Не уволю ли всех? На следующей встрече я предложил: зачем вам уходить? Пусть я буду рабочим режиссером, а вы – худруком, который сможет говорить «да» и «нет». Он ведь и был отцом театра. Сейчас мне эта история вспомнилась.

– Почему вы выбрали именно Юрия Николаевича?

 – Большая часть труппы, особенно молодые актеры, любят и ценят Бутусова. Им нравится и «Бег», и спектакли, которые идут в других театрах Москвы и Петербурга.

Бутусов – очень интересная личность. Он представляется мне свободным. Поэтому я думаю, он только поможет театру. Мы с ним очень разные, но противоречия в этом нет. Я понимаю, что он делает, и мне это интересно, я бы так не смог. Он как доктор, с которым можно поделиться своими болями, к которому стоит прислушаться.

У Бутусова есть обязанности перед МХТ, но мне кажется, важно иметь дом, иметь базу. С другой стороны, его присутствие освежит театр. Конечно, оно внесет и интригу. Но куда без интриги? Жизнь покажет, но, вообще-то, мы относимся друг к другу спокойно – и с юмором, конечно. Я не вижу перспектив, чтобы мы могли разойтись по творческим причинам. Надеюсь, жизнь театра по-прежнему будет красивой и интересной.

– Над чем теперь работает Юрий Николаевич? 

 – Пока у нас есть сомнения по поводу материала, но мы должны будем разрешить их до Нового года. Сейчас ищем название.

– А вы сами на чем сосредоточились? 

 – На Толстом. Озвучил на сборе труппы «Войну и мир», а сам думаю: «Может, не надо?». Быть может, я немножко безответственно сказал. Но, с другой стороны, а что еще? Чехов, Пушкин, Софокл… Конечно, есть и другие гениальные произведения: «Божественная комедия» Данте, «Фауст» Гёте… Но как-то, знаете, привязалось. Так что я теперь уже вынужден.

Не нужно тратить жизнь впустую. Надо выбирать значительные вещи. Театр этого достоин. Да, может не получиться, но от этого никто не застрахован. Провалимся, не провалимся – не знаю, но время зря не пройдет. Не потеряем, а только приобретем. Но думаю и надеюсь – что-то прозвучит.

Сейчас главное – работа с текстом. Долгий подготовительный период. Это ведь не пьеса, в которой можно распределить роли, найти тему и пуститься с актерами в путешествие. Это огромный роман, и на него нужно время.

– У Театра Вахтангова теперь уже шесть площадок, вы активно приглашаете молодых режиссеров. Что вы им обычно говорите, как настраиваете

 – Одно говорю: забудьте себя. Не пытайтесь себя выразить. Кто вас об этом просил? Выразите другого. В театре все как в жизни – надо заниматься не собой, а пытаться понять ближнего. Хотя это очень трудно: театр – соблазнительная вещь. Непросто отказаться от своих амбиций и желаний, от будущего блеска и успеха. Но нет. Не себя – другого. Раскрыть другого, служить другому. Тогда и ты станешь собой. Никогда не считай себя первым.

И еще одно: в сегодняшнем безумии мира мы должны вернуться к слову, к звучанию поэзии. В слове есть и образ, и смысл. Нужно вдумчиво и постоянно открывать его. Иногда образы и мысли становятся нам неподвластны. Вот сейчас мы играем спектакль «Евгений Онегин» – и как будто кто-то указывает нам путь. Наверное, Пушкин ведет нас по своему роману…