В эти дни в Китае продолжаются гастроли Театра им. Вахтангова со спектаклем Римаса Туминаса «Евгений Онегин». Позади семь спектаклей в Гуанчжоу и Шанхае. Недавно труппа переехала в Пекин, где с 16 по 19 мая «Евгений Онегин» пройдет еще четыре раза. В новейшей истории коллектива это самые продолжительные гастроли (артисты вылетели из Москвы 27 апреля, а вернутся 20 мая).

– Римас Владимирович, всегда с интересом слежу за вашими репетициями и не перестаю удивляться, что всякий раз готовый рисунок спектакля вы наделяете новыми темами. Этакий режиссерский джаз: когда внутри заданной темы есть своя импровизация…

– Да, вот правда – импровизация.

– Но спектакли идут едва ли не каждый день. Наверное, требуются силы. И главное, что вас на это подталкивает?

– Я собрал актеров еще в Гуанчжоу и сказал им, что гастроли это единственная возможность сосредоточиться, продумать и прочитать свою роль. Это не то, что в Москве – сыграл два раза в месяц и «свободен». Там беготня – съемки, репетиции других постановок, быт, семья. Они приходят – играют «Онегина». И я всё понимаю: усталость, суматоха, ломки, нет времени перестроиться, но здесь же, на гастролях, можно достичь какого-то звучания! Для этого есть время. Давайте репетировать перед каждым спектаклем.

В Китае на меня обиделись критики. Я объявил репетицию, они все ждали в зале, а я увел актеров в комнату и посторонних не пустил. Мне кажется, спектакль должен рождаться без посторонних, это как появление ребенка на свет.

– Но ведь и критиков можно понять: на волне такого триумфа они хотели увидеть мастер-класс?

– Да, всех интересует процесс – вот режиссер кричит или заставляет артиста повторить пройденное…

Но я сказал – нет. И мы начали в комнате: давайте здесь, где нам не помешают. Начали с того, что я попросил вспомнить многие нюансы этой истории. Почему, например, на именины опоздал Ленский? Тут уже пели, тут уже поздравляли и, наконец, появляется Ленский. Я у актера спрашиваю: «Почему твой персонаж опоздал?». Он рассуждает: «Ну, наверное, дела задержали или дорога долгая, и я добирался через ухабы».

Нет, говорю, это не ты добирался, а Мишка, которого ты подарил Татьяне, опоздал. Ты искал этого мишку, но всё закрыто, магазин закрыт. Ездил во Псков, наверное. И пока ты его нашел, именины почти завершились. То есть каждая деталь, каждое слово, каждая фраза имеют значение. Всё заново и заново открывается.

Жизнь каждый день подсказывает новую интонацию, ничего не меняя глобально.

– Стало быть, в процессе репетиций вы спорите и с самим собой как постановщиком: мол, почему я делал так, а не иначе?

– Это естественно, но есть немаловажный нюанс: всегда надо следить за спектаклем всегда, чтобы он оставался живым.

Перед «Дядей Ваней» Вдовиченков всегда требует: подскажите мотив. Кто мой герой: врач – не врач; лесник – не лесник? Кто я? И мы начинаем беседовать и возвращаем его в ту эпоху, в то время, в то лето. Это не галлюцинации. Просто без такого подхода – всё высыхает, как речка. А каждый актер – родник, который ее наполняет. Высохнет речка – изменится всё кругом. Поэтому надо, чтобы родник всегда журчал, был живой и давал речке силы.

Я бы мечтал, конечно, чтобы они могли играть без моих репетиций… И, надеюсь, это произойдет уже завтра: утром я улетаю в Неаполь ставить спектакль в память о Някрошюсе. Но я, признаться, так загрузил актеров в Гуанчжоу и в Шанхае, что им хватит до конца сезона. Только бы справились, только бы не забывали о нюансах, которые участникам спектакля понятны, а для зрителей их нужно «проиграть». Для меня самая большая беда, когда они перестают играть, перестают слышать друг друга, а как бы читают произведение по ролям. Сидишь за кулисами слушаешь трансляцию и думаешь: нет, засыхает речка, история «уходит», ее нужно взбодрить.

– Перед поездкой вы размышляли над тем, как сделать «Евгения Онегина» понятным в Китае? Меняли его звучание «под гастроли»?

– Никак! Никогда не думаю о стране, где мы играем. Если в спектакле есть театральный язык, то он будет понятен в любой точке мира. И порой даже без перевода.

Я не занимаюсь этим. Иногда артисты говорят: давайте вставим китайскую фразу или французскую, или английскую (в зависимости от страны, где проходят гастроли), якобы мы тут щеголяем…

– А вы такие приемы не любите?

– Не-не-не. Не переношу. Провинциализм. Пахнет эстрадой, подачкой.

– Сейчас в первом акте вы сидели за кулисами, но в антракте сделали очень точные замечания, разобрали сцены. Как это у вас получается?

–  На слух. Как по нотам… Эфрос ведь тоже не смотрел свои спектакли никогда. И если бы я их смотрел, то попросил бы дать занавес и сыграть снова. А так хожу за кулисами и слушаю, слушаю…

– Кстати, во многих своих интервью вы не раз говорили о том или ином актере: мол, это большой артист. С «большими актерами» работается легче? Вы чему-то подпитываетесь от них?

– Сложный вопрос, потому что помимо таланта от артиста можно подпитаться и другого – звездности, самолюбия, гордости какой-то, мнимой значимости… Как сбивать? Одних ругать, других призывать к порядку, но главное – я приглашаю их вновь понять историю, которая лежит в основе спектакля.

И, конечно, я верю в них. Сейчас они устали. Гастроли – всегда испытание. Уже трудно, надоело, однообразно… Но я им говорю: успокойтесь. Через несколько лет вы станете взрослее и будете вспоминать, как здорово это было. И как жаль, что потеряно время, которое можно было бы использовать для разбора роли…

Конечно, они будут сожалеть и вспоминать. А я буду жить в деревне, пить вино и думать о времени, которое прошло мимолетно. Жизнь неумолима и всегда клонится к закату. Работа – как безнадежное торжество, красивый путь к смерти. Но если ты человек культурный, человек образованный, ты не должен бояться смерти. Ты должен понять общий ход развития цивилизации. Твой долг жить, но такой же долг остается и умереть, чтобы жизнь развивалась дальше. Так что, умереть надо красиво, и спектакль в Неаполе попробуем сделать об этом.

Когда Циолковский похоронил сына, у них случился конфликт с женой, которой показалось, что Циолковский недостаточно переживает столь трагическое событие. Но он ответил, что отпустил сына в вечное странствие. Так и спектакли мы отправляем в вечное странствие, поскольку один раз сыграли и ничего подобного уже не повторится. Искусство сиюминутно – «здесь и сейчас». И тут важно услышать дыхание жизни, уловить ее загадки, иронию, парадоксы… Вот почему я не могу переносить, когда артисты привносят какие-то «штучки», чтобы потешить зрителя. Хочешь рассмешить – вслушивайся в дыхание жизни.

– Это как в произведениях любимого вами Чехова. У него ведь крайне мало действительно юмористических фраз (так сказать, шутки ради шутки), но смешно становится именно от безысходности жизни, оттого, что у всех точно так же, и другой жизни не существует…

– Да, все хотят счастья, а его нет. И можно посмеяться. Театр это красивая торжественная безнадежность. Всегда безнадежность, но такая упоительная и прекрасная.