Погиб режиссёр Юрий Бутусов. Утонул. Один из любимейших. Одни из сильнейших впечатлений в театре. До озноба, до болезни. Бутусов — это находить один-единственный уникальный способ волновать зрителя. Брать вчера, но быть сегодня. Бить в лоб, но попадать в сердце. Находить самые сильные, до ломоты в костях, формы выразить боль, рассказать об одиночестве, о стране.

Неврастеничный, буйный, громкий, танцующий, поющий, абсолютно театральный, Бутусов заставлял актеров ходить по сцене как по минному полю. Двадцатиминутная лихорадка с тифом Серафимы Корзухиной под стук разгоняющегося поезда в «Беге» театра Вахтангова — неизлечимое театральное впечатление. Так меня никогда не морозило. За двадцать минут — все про революцию в России, исход людей в Константинополь,  в Париж — худшее из странствий. Болезненное русское ощущение утраченной родины, снега в Петербурге.

Очередное странствие за тридевять земель с мечтами о великой судьбе,  уход из дома, испытания, возвращение, смерть — «Пер Гюнт». Евгения Крегжде, поющая Пиаф, и дуэт Сергея Волкова и Павла Попова — атомное безумие до трясучки и смертельная боль.

И «Чайку» так никто не ставил с имением, заставленным корзинами похоронных цветов, где люди живут в ожидании виселицы. Или любимейшее «Р» в «Сатириконе» с мертвой тушкой птицы-тройки, где они вместе с драматургом Михаилом Дурненковым обострили пьесу Гоголя «Ревизор» до гражданского стыда.

Бутусов был электрическим режиссером. На его вольтах выросло поколение, навсегда «покалеченное» театром. На его спектаклях можно изучать диагноз театрального человека — навсегда заболеть и не вылечиться. Он предложил эту одну-единственную болезнь театрала — смертельную и неизлечимую. Даже в его смерти есть равное мощи его таланта — быть сбитым волной, затянутым в бездну. Его странствия за тридевять земель завершены под удары разогнавшегося поезда и стук разбитых сердец. Среди них — мое.