Идеальная игра Ксении Трейстер завораживает мощной энергией необъяснимой притягательной силы. Владея искусством оживления слова, превращения взгляда, жеста, интонации в символ, она погружает нас в иную эмоциональную реальность, где нам возвращается понимание ценностей, ускользающих в суете дней. Ксения умеет виртуозно передать анатомию чувств через тончайшие переливы настроений легкокрылой Наташи Ростовой, мечтательной Татьяны Лариной, эксцентричной Сонечки Голлидэй. Через стремительный рисунок танца и пластику способна выразить внутреннее смятение Кити Щербацкой. Каждая ее роль становится апогеем гимна любви к людям, жизни, мирозданию — ко всему, что бесценно и вечно.

–Я была уверена, что «Повесть о Сонечке» невозможно поставить, ведь сама Цветаева считала, что «поэт неблагоприятен для театра». И была восхищена сценическим языком этой постановки — сочетанием романтизма с тонкой иронией, переходящей в гротеск и черный юмор. Как вы все это сделали?
— Рождение спектакля — процесс зачастую полуинстинктивный, полуассоциативный. За два дня до премьеры в три часа ночи мы сидели в курилке и обсуждали, что, конечно, этот текст невозможно сыграть, и у всех было упадническое настроение и даже чувство безысходности. А потом на премьере вдруг случилось чудо, которое стало для нас большим счастьем и подарком. Роль рождается не в момент, когда ты погружаешься в пьесу, она складывается из совокупности всего, что ты в этом мире увидел, услышал, почувствовал, ты работаешь со своим телом, разумом, эмоциями, накопленными за всю жизнь. Память спонтанно сама что-то тебе предлагает. И ты хватаешься за ее подсказки: «О! Вот это здорово!» Наш спектакль был рожден из импровизации и сотворчества. Ты предлагаешь что-то, режиссер корректирует, добавляет, ты его слова подхватываешь и развиваешь дальше идею. Поэтому сложно разделить, что кем было придумано. По большому счету смыслы создаются благодаря пространству, режиссеру, тебе, партнеру. Иногда смыслы рождаются у конкретных зрителей. И эта совокупность всех смыслов помогает спектак­лю жить и постоянно развиваться как живому организму. Самое сложное в этом спектакле — отсутствие драматургии. Сюжета как такового нет. Действие опирается на атмосферу, которую каждый раз нужно создавать заново — по песчинкам собирать в общий рисунок, как импрессионисты. Образ Сонечки создавался с нуля, и были огромные сомнения, страх, что не получится, что ты не понимаешь, как играть, но эта неизвестность и цепляет, заряжает азартом.

— Актрису Сонечку Голлидэй сравнивают с неземными созданиями — эльфом, феей, нимфой. А вас какие ассоциации вдохновляли?
— Для меня она — цветаевское воспоминание о Сонечке, отражение реального человека. Притом что она экзальтированная, эксцентричная, она совершенно земная, абсолютная витальность. Она и наивная, и в то же время может быть довольно циничной и остроумной. Сонечка вся соткана из противоречий и контрастов. Ветреная, вздорная, не укладывающаяся ни в какие рамки, импульсивная, восторженная, непосредственная, искренняя. Она без границ и без края. Она и ангел, и демон. Она любовь, она сама жизнь. И конечно, в Сонечке есть отголоски Цветаевой. Марина и Сонечка были влюблены в ангелоподобного Юрия Завадского. И для меня невероятное чудо и большая тайна — почему им это не мешало дружить? Какая- то непостижимая идеальная любовь, к которой нам всем надо стремиться. И мне бы хотелось верить, что я на такое способна.
— Как объяснить, что Сонечка флиртовала с мужчинами, которые нравились Марине?
— С Володечкой, например, Соня играла в одной студии и была знакома с ним еще до встречи с Цветаевой. В ее поступках нет желания отбить, занять место подруги. Для моей героини Марина и наставник, и даже некий идол, дружба с ней похожа на служение, безмерное восхищение, поэтому то, что нравится Марине, безусловно, начинает нравиться и Сонечке.
— 1918–19 годы — в стране террор, Гражданская война, а Марина и Сонечка живут как на другой планете, в своих любовях, поэзии, репетициях. Не странно ли?
— Они спасались друг другом, и эти взаимоотношения помогли им пережить сложные времена. Марина о Сонечке пишет: «Человек, решивший гореть и греть». Сонечка только на первый взгляд выглядит инфантильной, на самом деле она все понимает, и это ее осознанное решение — радоваться, светить, озарять несмотря ни на что. Кругом разруха, голод, а она отдает свой скудный паек детям Марины. И в спектакле это отражено. Марина говорит: «Однажды в столовой воблиный суп, второе— сама вобла, хлеба не было, Сонечка отдала Але свой». Отдала легко, радостно. Мне хочется верить, что мы с Сонечкой в этом очень похожи. Если человек мне дорог, я для него все сделаю, все отдам. Мне кажется, нужно несколько раз сходить на наш спектакль, чтобы в потоках диалогов услышать ключевые моменты. Хотя у Цветаевой как у гениального поэта важно абсолютно каждое слово. Поэтому невероятно сложно было сокращать ее хитросплетенный текст. К сожалению, пришлось сократить Сонин монолог «Как я безумно люблю сама любить». При этом нам важно было сохранить признаки времени, отразить ту эпоху и не уйти только в романтизм, чувственность.

— Когда все рушится вокруг, в чем вы ищете спасение?
— В творчестве. Ты погружаешься в другие чувства, эмоции, в иные измерения, подключаешься к состоянию своего персонажа, к его радости или грусти, и это становится своеобразной терапией. Спасение нахожу в общении с родителями. Они поддерживают меня в любых моих начинаниях и вселяют веру, когда сомневаюсь в себе. «Мечтаю о Сонечке Голлидэй, как о куске сахара», — сказала Цветаева. В моей жизни не было таких «сладких» людей, как Соня. Но я, как и она, человек постоянно очаровывающийся. Я искренне каждый день удивляюсь, как много прекрасных, удивительных личностей. Бывают ситуации, когда к тебе несправедливы, но я верю, что это не со зла, я верю, что люди — единый организм и что в глубине души мы все добры. Меня очень сложно обидеть, я тут же забываю все плохое. Сонечка обладала высшим даром — пребывать в постоянном чувстве любви и благодарности людям и миру. И я этому таланту у нее учусь.
— Цветаева сравнила Сонечку с юной Наташей Ростовой. Что в них для вас общего?
— Наташа на протяжении всего спектакля, в очередной раз влюбляясь, произносит фразу: «Я теперь только испытала любовь. Это совсем не то чувство, которое у меня было прежде». В этом проявление ее способности к мгновенному очарованию человеком, когда забываешь обо всем на свете. И Сонечке это свойственно, она тоже увлекающаяся натура. При этом обе обладают внутренним стержнем. Наташа не девочка-цветочек, она с характером. Она этакий зверек — инстинктивная, пытающаяся объять все необъятное и попробовать все на этом свете: все пощупать, потрогать, попробовать вкус этой жизни. Я думаю, она любила их всех — и Друбецкого, и Болконского, и Курагина, и Пьера — но по-разному. Она искренняя в своих чувствах и порывах. Даже после предательства Курагина, когда Пьер спросил ее: «Любили ли вы этого дурного человека?» — Наташа сразу обрывает его: «Не называйте его дурным!» Она понимает, что Анатоль обманул ее, но не отказывается от своих чувств к нему. В этом очаровании людьми и оправдании их даже самых гнусных поступков мы с Наташей очень похожи. Отчасти поэтому, набравшись храбрости, я напросилась на эту роль, заявив Туминасу, что Наташа — это я. На тот момент я переживала ровно то же, что и Наташа: первая любовь, первое разочарование, первое предательство, поиск себя в этом мире, само‑
определение «что я есть на самом деле?» Как Наташа стоит на своем первом балу и говорит: «Неужели так никто и не подойдет ко мне, неужели я не буду танцевать между первыми, неужели так никто и не заметит меня?» — так и я стояла на пороге жизни и повторяла: «Неужели, неужели, неужели?» — по отношению ко всему: к профессии, к любви, к себе, к миру. И если бы я не чувствовала, что я — это она, я бы никогда в жизни не решилась подойти к Римасу Владимировичу. Я всегда жила в ощущении, что мне всего надо добиться самой, и может, поэтому я без оглядки на свои страхи шла напролом.

— История Наташи — восхождение к счастью. Она нашла его в семье. А для вас оно в чем?
— В стремлении к свободе, к любви, в исследовании этого мира, в ощущении себя частью мироздания. Я бы сказала, что я счастливый человек. Я отношусь к жизни как к подарку. И вижу цель и смысл в том, чтобы прожить счастливо, с любимыми людьми и делать то, от чего получаешь удовольствие, не причиняя никому вреда. Но человеку — такова уж его природа — прежде чем обрести любовь, счастье, нужно познать самого себя, а это можно сделать только через другого человека. То есть пройти некие испытания, которые, к сожалению, могут причинять и горечь, и разочарования.
— Учась на третьем курсе Щукинского училища, вы играли в Теат­ре на Малой Бронной и репетировали в Вахтанговском «Войну и мир», затем «Онегина». Как вам все это удавалось сочетать?
— Это был очень сложный период. Три месяца я параллельно работала в двух театрах, плюс у меня была сессия и пробы в кино. Я была близка к эмоциональному выгоранию. Еще немного, и я бы легла и сказала: «Ничего не хочу». Выходила из дома в восемь утра, возвращалась за полночь и садилась писать эссе для института. Спала два часа и затем в театре урывками по двадцать минут в перерывах между актами. Цветаева удивлялась артистам: «Откуда при вашей безумной жизни — не спите, не едите, плачете, любите — у вас этот румянец?» И Сонечка отвечала: «Да ведь это же из последних сил!» Так и я жила на разрыв аорты. Туминас, узнав, что я играю у Богомолова, велел уйти. Я подчинилась, и это спасло меня. Когда я уже репетировала Татьяну в «Онегине», стало полегче, не надо было разрываться между театрами. «Евгений Онегин» был моим первым театральным потрясением. Я сидела в зале и плакала в переизбытке чувств от красоты. И до сих пор от первых звуков музыки в начале спектакля у меня мурашки пробегают по телу.
— Вам удалось разгадать тайну Татьяны? «Она по-русски плохо знала» и «выражалася с трудом на языке своем родном», но при этом была «русская душою». Что она нашла в Онегине, презирающем людей за их простодушие, добродетель, которые казались ему глупостью? Почему продолжала любить этого циничного убийцу жениха своей сестры?
— Русскость проникала в ее душу через фольклор, традиции, обряды, святочные гадания, старинные предания, через широту русской природы и земли. Все это наполняло ее благородством, спокойствием и смиренностью. Любовь не поддается объяснениям. Ее сложно контролировать, и невозможно от нее избавиться. Силой воли можно лишь сдержать ее выражение, что и сделала Татьяна в конце романа. Но само чувство продолжало жить в ее сердце. Юная, наивная, она очаровывается взрослым мужчиной, придумывает себе образ возлюбленного. Он красив, умен, в принципе не подл. «Я знаю: в вашем сердце есть и гордость, и прямая честь», — говорит она Онегину. В конце романа мы видим ее красивой женщиной, мудрой, уверенной, духовно превосходящей Евгения. Я думаю, его привлекает именно ее недоступность. В Онегине говорит тщеславие, желание завоевать, убедиться в собственном превосходстве. Это история не про любовь. Он решил поиграть ею, но у него ничего не получилось, Татьяна отказалась.

— Туминас говорил, что все великие подражали своим учителям, кумирам, поэтому подражать полезно. Вы кому подражали?
— Подражание и есть наш актерский хлеб, ведь мы все берем из жизни. Первое время, когда я очутилась в театре, я постоянно наблюдала за взрослыми артистами, училась у них. Когда я начинаю работать над образом, мне легче брать за основу какой-то прототип из жизни. Это может быть актриса в конкретной роли или обычный человек. Мне очень интересно изучать человека, понять его, почему он такой, как он мыслит, чувствует, что ему нравится, как и чем он живет. Я всего полгода назад выпустилась из института и только сейчас начинаю осознавать себя в этом мире, понимать, что мне нравится, я словно ощупываю этот мир на совместимость со мной.
— В балете «Анна Каренина» вы великолепно танцуете Кити, словно у вас за спиной диплом хореографического училища.
— Я с пяти лет стояла у балетного станка, занималась народными танцами до семнадцати лет и даже собиралась поступать в Ансамбль им. Моисеева. Танец неразрывен с музыкой, а композиции Шнитке удерживают такую высокую эмоциональную напряженность, что помогают и пластически, и драматически погрузиться в образ. Шнитке удивительный в плане контрастной драматургии музыки, сочетающий разнообразную стилистику и экспрессивные переходы. До репетиций я не могу сказать, что была его поклонницей, но теперь мне уже трудно представить Кити вне музыки Шнитке. Они для меня одно целое.
— В спектакле «Рождество на чердаке» по рассказам О. Генри у вас две роли. Чем вам интересна эта постановка?
— Это сказка для взрослых. Сегодня людям не хватает доброты. Им нужна надежда, что союз любви и добра победит зло. Я верю, что мир спасет доброта. И каждый день спрашиваю вселенную: «Ну что мешает нам быть ангелами?» Этот спектакль о том, что чудо реально, оно рукотворно. По сути жизнь соткана из чудес. И мое поступление в Щукинское училище — чудо, и то, что я получила роль Наташи и Татьяны, тоже чудо. И Сонечка стала подарком судьбы. Это чудесно — открывать для себя душу человека и познавать через его космос новые смыслы.