1 место — Дарья Виноградова — статья о спектакле «Бег»

«Бег» во сне и наяву

Театр имени Евгения Вахтангова, отмечающий в этом году свое столетие, славится масштабными и самобытными постановками. В одной из них режиссер Юрий Бутусов устраивает почти четырехчасовой грандиозный «забег». Мчаться что есть силы героев пьесы «Бег» Михаила Булгакова вынуждают разные причины: генералы белой армии Хлудов (Виктор Добронравов) и Чарнота (Артур Иванов) отступают от преследования врага, подлый министр торговли Корзухин (Валерий Ушаков) скрывается из-за страха, его жена Серафима (Екатерина Крамзина) покидает родину, потому что лишена альтернативного выхода, но судьбоносной для нее становится встреча с приват-доцентом Голубковым (Леонид Бичевин), который не смог сработаться с большевиками. Стремительный бег не имеет определённого пункта назначения. Он замедляется то в Крыму, то в Константинополе, то в Париже. Кто-то останавливается, пытаясь приспособиться к новой среде, кто-то продолжает забег в поисках лучшей жизни, а для кого-то движение и вовсе прерывается навсегда. Героев объединяет одно — растоптанное прошлое и неопределённое будущее. Оттого в настоящем они погружаются в пучину гипнотических снов, материализовавшихся не царством грёз, а застывшем в дымке ощущением неминуемой катастрофы.

Сюжет «Бега» отражает то, как история способна перемолоть человека, и вахтанговским актерам крайне органично удается существовать в предлагаемых обстоятельствах. Их великолепная игра, отточенная мимика и пластика раскрывают характеры персонажей, потому им нельзя не сопереживать. Удивительнейшую метаморфозу демонстрирует Добронравов: его герой становится вдвое меньше под грузом вины за импульсивное решение казнить невиновного, который будет до конца звучать голосом его совести. У генерала нет надежды на искупление, следы его жестокости невозможно замести — с мешками на головах они расположились в первом ряду. Он обречен, приходит пора закончить бег и дождаться следующего за ним повсюду ангела смерти.

Герои спектакля движутся в бледном свечении черно-белого мира. В монохромную палитру лишь изредка вторгаются оттенки электрически-голубого и красного, окропляя две таинственные луны. Минималистичные декорации сменяются хаосом, торжествующим за массивным железным занавесом. Звучит холодный лязг металла, раздается пугающий стук, по-человечески воет от страданий бронепоезд. Дребезг фантасмагории звенит в висках, а в финале неожиданно искрится россыпью конфетти, заменяющих фатальный выстрел.

Бутусов с бесстрашной дерзостью раздвигает границы пространства пьесы. Текст Булгакова сочетается с поэзией Маяковского, Бродского, Довлатова, Володина. Уникально и музыкальное оформление, позволяющее глубже прочувствовать происходящее: мрачное пульсирующее звучание «Pink Floyd» усиливает открывающую спектакль сцену лихорадки Серафимы, устанавливает ритм сердцебиения и темп шагов суетливо сменяющих друг друга героев; меланхоличное настроение «Океана Ельзи» соответствует эмоциональному фону; вальс Штрауса кружится иллюзией спасения, но исчезает в небытие; кокетливая композиция «Mr. Sandman» кажется абсурдной насмешкой, но именно этим и вписывается в атмосферу заявленного неправдоподобия.

«Бег» — это эпичная и смелая постановка, которая выбивает почву из-под ног, а после чудится эфемерным наваждением. Она выворачивает наизнанку историю «русского лихолетья» и иллюстрирует как паническое бегство к призрачной свободе имеет перспективу стать тараканьим бегом от самого себя.

2 место — Мария Баранникова — эссе о спектакле «Наш класс»

Холодно

Антракт. Наверное, уже минуту. Включили свет и открыли двери. Почему все сидят? Рядом со мной встали дедушка с бабушкой и поспешно вышли. А я сижу. Меня пронизывает холод. В зале тепло. Мне не страшно. Но я дрожу, и охватывает озноб. Невидимой силой вдавливает в спинку кресла, я не могу встать и не могу перестать плакать. Кажется, я такая не одна. Почему-то все продолжают сидеть.

В какой-то момент во время первого отделения мне стало стыдно. Сижу в первом ряду, в одном метре от актеров и плачу. Не стесняясь: платок, за платком. Уже и тушь потекла, и глаза красные, и слезы не то, что по шее – по рукам текут. А ведь я не собиралась. Просто в момент, когда добродушного, открытого и простого Якуба Каца до смерти забили его же одноклассники (те самые, что «почти что родственники – а может быть, даже больше»), бабушка рядом со мной опустила голову и закрыла глаза. Я не знаю, почему она это сделала. Но вдруг стало так тяжело… Кажется, я в один миг по-настоящему осознала и ужас Холокоста, и боль того поколения, и вообще то, что все истории спектакля, все 10 героев – они не выдуманные, это все реальные события и люди. А за ними тысячи, миллионы других реальных людей!

Спектакль «Наш класс» на Новой сцене театра имени Вахтангова поставлен режиссером Натальей Ковалевой по пьесе польского драматурга Тадеуша Слободзянека «Наш класс. История в 14 уроках». Сюжет пьесы – не вымысел. У всех героев есть прототипы, а за основу взяты события, происходившие в маленьком польском городке Едвабне. Хотя впрочем… разве только в нем? На примере десяти людей показаны судьбы народа, страны, целого поколения.

«История в 14 уроках». История как рассказ и как прошлое страны. Уроки как занятия и как жизненные этапы. Но уроки усваивают не все. Хотя начинается «учеба» в едином порыве.

Урок 1.

Знакомство и смелые мечты. Сейчас мне особенно хочется пересмотреть начало. Теперь желаемые профессии, занятия родителей и сама манера представления каждого героя сказала бы мне гораздо больше, чем при первом просмотре.

— Меня зовут Якуб Кац, и я хочу быть учителем.

— Меня зовут Зоська, и я хочу быть портнихой.

— Меня зовут Дора, я буду киноактрисой.

— Меня зовут Рысек, и я хочу быть летчиком.

Урок 2.

Первая любовь. Когда ты ребенок, за проявления любви высмеивают. Обидеть – легко. Дети часто ненароком бывают жестоки.

Урок 3.

И это последний урок, к которому одноклассники переходят вместе. Абрам Пекарь быстро уедет в Америку и перейдет к 4 уроку. Зоська спустя время сразу перескачет на 6 урок. А кто-то так и останется на всю жизнь на 3.

         «Потанцуем?» 5 пар ловко, как-то по-советски задорно танцуют. Жаль, я не могу текстом напеть эту засевшую в моей голове мелодию. «Тра-та-та-та-та-та-та…» – проигрыш из песни Константина Сокольского «Когда друзья встречаются». Веселая музыка, танцы и разговоры поверх мелодии напоминают кадры из советского фильма. Герои даже шутят между собой – это, наверное, единственный момент в спектакле, вызывающий смех и улыбку.

Мелодия из песни Сокольского звучит на протяжении всего спектакля. Вот, одноклассники танцуют в школе – вызывает улыбку. Умирает забитый до смерти Якуб Кац – и снова эта мелодия! Тут не до улыбок, просто сидишь и плачешь. А вот, из несчастной еврейки Рахельки сделали христианку Марианну – под эту же музыку она нарочито легко пританцовывает, но теперь хочется взвыть от боли и обиды за нее, за всех, кто, не найдя других путей, предает себя и других.

А еще герои не раз поют знаменитую «Широка страна моя Родная» из «Цирка» с Любовью Орловой. Как показ этого фильма ждали в открывшемся кинотеатре! И сначала в словах слышится гордость за страну, искренняя преданность и безоговорочная любовь. А потом… начинает казаться, что либо автор текста Василий Лебедев-Кумач посмеялся, либо герои вкладывают едва заметну иронию в слова: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

Песни, танцы, слова повторяются раз за разом, год за годом. Тот же «ловкий, по-советски задорный» танец одноклассники воспроизведут в конце спектакля. Уже не здесь… а где-то там, во что даже не все из них верили. Там, где они ждали друг друга, куда звали, где нет обид и действует правило «одноклассник – все равно что родственник, а может быть, даже больше».

Они вдесятером не расстаются ни на мгновение. На всех важных событиях они так и будут собираться – все вместе, кто где бы ни был: в СССР, в Америке, на небе. Так, например, будет на свадьбе Владека и бедной Рахельки-Марианны. Все пришли, принесли подарки, выпивают. Тогда не пила только ставшая христианкой Рахелька. И снова эта музыка: «Тра-та-та-та-та-та-та». Будто бы весело, вприпрыжку, в такт музыке она раздает гостям-одноклассникам маленькие квадратные платки, а сама, с той же улыбкой, накидывает на себя белую простыню и начинается метаться, словно сумасшедшая. Да, она жалеет, что выжила. Какой ей теперь в этой жизни смысл.

Сижу в первом ряду. Смотрю на заплаканные лица актеров. Они правда плачут – вон, мокрые щеки даже у мужчин! И не могу отвести взгляда от школьных досок сзади. Там написаны годы жизни. Все зрители в зале, я тоже – мы все понимаем, когда дело близится к чьей-то смерти. Снова этот пронизывающий холод. Хочется опустить глаза, закрыть уши. И одновременно хочется смотреть и слышать.

Не понимаю и не представляю, как после таких событий люди продолжали жить. Без смысла, без цели, потерянные люди с поломанными жизнями продолжали бороться. А их пути снова и снова пересекались, как линии, которые они сами на встречу друг другу рисовали мелом на досках. Бежали в другие страны и продолжали искать счастье там. Кажется, находили. Зоська, например, единственная из класса исполнила свою детскую мечту – стала портнихой. Америка, деньги, муж, двое детей. Счастливая старость, как она сама и хотела. Но остановившись на мгновение в 1985 году, ее одноклассник Абрам мельком говорит, что умерла она, наглотавшись таблеток.

Я не могу определить свое отношение к героям. Первая мысль в том, что они виноваты, предавая/не спасая/сдавая красным. Но имею ли я право так думать? У меня хоть раз в жизни было ли что-то подобное? Нет. Как я, мы все, можем судить тех людей? Не дай Бог нам когда-то понять, каково это было. Как еще ребенком Дора задавала вопрос: «Что я могла сделать?» — глядя на высмеивающих Рысека одноклассников, так и сам Рысек спустя много лет задаст в воздух этот же вопрос, глядя на Дору, которую повели в овин. Что можно было сделать? Я не знаю. Мои нравственные качества кричат: спасти, не допустить, подумать о другом. Но как? Себя бы спасти…

Но невозможность правильно трактовать их действия не значит для меня неважность таких спектаклей. Уже 5 лет «Наш класс» идет в театре им. Вахтангова и ездит с гастролями. Пусть все видят, что было. Да, ужасно, это ошибки людей. Но это история, ее черные страницы, которые можно перелистнуть, но нельзя забывать.

Люблю поклоны. Наверное, для меня это одна из самых цепляющих и запоминающихся частей спектакля. Поклоны – особый контакт между зрителями и актерами. В этом спектакле вместо классических поклонов – обмен взглядами с залом, зрительный контакт с каждым человеком. 10 актеров стоят, держатся за руки и смотрят на покрасневших от слез, сжимающих в руках платки, вздрагивающих зрителей.

Раньше, еще в школе, я хорошо знала ощущение «послевкусия» после спектакля. Медленно идешь домой, специально ищешь длинные пути и думаешь, думаешь, думаешь. Со временем это чувство я почти потеряла. Часто бывая в театре, для меня это стало какой-то обыденностью, и снова ощутить дрожь после спектакля мне становится сложнее. «Наш класс» стал путевкой к внутренним переживаниям, предлогом для диалога с собой и способом снова почувствовать трепет от соприкосновения с чем-то… особенным. Этот озноб, странная вибрация внутри меня притихнет только к утру.

3 место — Александра Денисова — эссе о спектакле «Люся. Признание в любви»

Надо уметь говорить «спасибо» своим учителям. Настоящим учителям, тем, кто не имеет соответствующего образования и тем, кто даже не догадывается о вашем существовании. Учитель — это не совсем про наличие профессионального образования и личное знакомство, а про умение преподать урок и стать примером для подражания. Таких учителей всегда надо вспоминать с благодарностью и любовью.

Десять лет назад, будучи ещё совсем ребёнком, я встретила женщину, которой теперь обязана многим. Конечно, встреча была не личной, а всего лишь через экран старенького телевизора в бабушкиной комнате, но она стала судьбоносной. Кто эта женщина? Как кто, Людмила Гурченко, актриса. Так странно случилось: я только о ней узнала, а Она ушла. Были книги, написанные её рукой, фильмы, творческие вечера памяти. И всё это время любовь к этой талантливой актрисе, знание её биографии и творческого пути помогают мне в самые неожиданные моменты. Как будто Она сама появляется из ниоткуда и лёгким движением руки указывает верный путь. Можно сказать, что с Людмилы Гурченко всё и началось. Многим из того, что я сейчас люблю, слушаю, читаю, смотрю, как веду себя и на кого учусь я обязана именно ей. Я с гордостью могу назвать её одним из своих учителей. Оказалось, я такая не одна.

Спектакль «Люся. Признание в любви» – байопик о жизни Людмилы Гурченко, поставленный Александром Нестеровым на Новой сцене Театра Вахтангова. Основа – автобиографические книги. В главной роли — Нонна Гришаева. Иногда складывается впечатление, что о байопиках в кино или театре говорить трудно. Ну, чем там можно удивить? Всё как у всех. Жила, работала, любила, умерла. А как жила? Как работала? Кого любила? На все эти вопросы в театре Вахтангова отвечают по-музыкальному громко, так, что все ответы оказываются запредельно близко к зрителям в зале. Да, громко и близко к публике. Ровно так, как жила сама Гурченко.

Спектакль начинается не с выхода актёров, не с действия или закулисного крика, как это было «Грозе» Островского, нет. Спектакль начинается с песни, с голоса Людмилы Марковны, который нежно тянет ноты и вторит «Ещё не раз вы вспомните меня». Голос звучит томно и даже как-то загадочно, как будто актриса решила интересно начать собственный творческий вечер или концерт и, запев ещё за кулисами, вот-вот выйдет на сцену. Верю, что каждый зритель испытывает это тягучее чувство ожидания встречи, на секунду совсем позабыв о том, что главной героини нет с нами целых десять лет. Пока песня течет по залу, молодой человек в лаконично чёрной шляпе начинает легко и нежно вальсировать по сцене с манекенами, на которых одеты роскошные костюмы, «расчищая» пространство для следующего действа.

Песня заканчивается, и из-за кулис на сцену выходит, нет, не Гурченко, а Нонна Гришаева. Та самая, с экранов телевизора. Только вот выглядит она совсем не так, как мы привыкли её видеть в эфире телеканалов. С самого начала Гришаева здесь какая-то менее защищённая и более открытая то ли зрителям, то ли самой себе. Первые слова – монолог, написанный актрисой самостоятельно, о личном и сокровенном, о роли Людмилы Гурченко в её жизни. Монолог этот – связующий мостик между сценой театра Вахтангова и каким-то далёким-далёким космосом, откуда, словно яркая звезда, продолжает светить Людмила Гурченко. Девочка Нонна любила эту актрису, восхищалась многогранным талантом, зачитывалась её автобиографическими книгами, в обнимку с которыми позже поступала в знаменитую Щуку, брала пример. Девочка давно превратилась в женщину, в актрису, но привычки не изменились. Она всё ещё уверена, что «если и быть актрисой, то только такой, как она, которая может всё». Ученица, которая так и не познакомилась с учителем лично.

Рассказывая свою историю, Гришаева сидит у туалетного столика, что стоит в углу сцены, припудривается, надевает парик и костюм, будто готовясь к выходу на сцену. Костюм необычный, такой, какой вполне могла носить сама Людмила Марковна. Приталенный пиджак и юбка выше колен оказываются знакомыми до боли. Спустя пару мгновений перед зрителями уже не Нонна Гришаева, а Людмила Марковна Гурченко, нет, Люся. Просто Люся. Сильная актриса и сильная женщина, прожившая безумно яркую жизнь. Ловя взглядом мимолётные отражения в зеркале туалетного столика, я невольно вздрагиваю – слишком похожа, до мурашек в затылке. Всё внутри трепещет, задаётся вопросом «Я схожу с ума, или это действительно Она?», на лице играет блаженная улыбка.

Нет, это не попытка стать ею на один вечер и не попытка быть похожей на сто процентов. Это шаг навстречу, попытка пересечь, перепрыгнуть, переплыть этот недосягаемый космос и приблизиться к любимой актрисе настолько, насколько это вообще возможно. Попытка удачная. Гришаева подходит слишком близко. В жизни такой большой артистки было так много всего, что в один спектакль, даже самый долгий, не уложить. И вот Люся, которая каким-то чудесным появилась на сцене, начинает вспоминать, рассказывать о себе большими яркими мазками, которые обычно делают художники, когда пишут свои картины. С чего она начинает свой рассказ? Конечно, с детства в любимом Харькове с любимым папой Марком Гавриловичем. Взрослая Люся садится на скамейку, рассказывая, а вокруг неё, словно визуализация воспоминаний в голове, бегает маленькая Люся, а вместе с ней и папа. Декораций минимум, возможно, даже неприличный, только дочка и папа, который всецело верит, что его «богинька» станет актрисой. Две эти значимые роли исполняют Саша Киргизова (или Кира Боштырева) и Михаил Васьков. Исполняют замечательно, ярко и живо. Даже видна какая-то особая химия, какая бывает между отцом и дочерью.  Что интересно, здесь легендарные слова Марка Гавриловича про «дочурку-клюковку» превратили в песню, которая, как мне кажется, хорошо иллюстрирует эту необычайную атмосферу всепоглощающей отцовской любви. Да, самое счастливое время, до войны..

А потом война, Харьков оккупирован немцами. Взрослая Люся вспоминает это страшное время. Её голос дрожит, губы поджаты. Так же и у маленькой Люси. Именно в этом фрагменте спектакля героини (или уж две версии одной) начинают копировать жесты и фразы друг друга. Приём повторов часто использует Владимир Панков в своих спектаклях. Закольцовывая слова и движения, он старается показать, что всё повторяться, герои являются отражением друг друга, пусть в разных эпохах. Так и здесь. Маленькая девочка нашла в себе смелость спеть для немцев, чтобы «заработать» на кастрюльку такого необходимого в войну фасолевого супа, не забыв в конце эффектно вскинуть рукой с возгласом «ха», как учил папа. Взрослая женщина, пройдя огромный и тернистый путь, не только не растеряла эту смелость, но и приумножила её, никогда не забывая своё любимое «ха» в конце чего-либо.

А дальше.. ух, калейдоскоп из событий, в водоворот которых попала Люся. Искромётное поступление во ВГИК, студенчество в Москве, первый оглушительный взлёт после «Карнавальной ночи» — все эти эпизоды Гришаева отыгрывает с присущим эстрадным сатирикам блестящим мастерством монолога. Она стремительно меняет интонации, вскидывает руками, а зрители искренне улыбаются или даже по-доброму смеются над наивностью студентки Люси, купившей жидкие румяна перед свиданием. Потом искрящийся голос затихает, ломается. За голосом меняется и обстановка на сцене – первые глубокие раны, падения, сбитые коленки. Декораций по-прежнему немного: скамейка да дорожный чемодан с вещами, на который главная героиня присаживается на мгновение, то ли по примете «на дорожку», то ли от нарастающего где-то внутри отчаяния, что снова надо уехать на съёмки, оставив маленькую дочку на попечение родителей. Эта сцена берёт за душу. От фраз «Ты прости актрису-маму, птицу перелётную» в глазах появляются слёзы. И так хочется сразу после спектакля обнять свою маму, хоть она и не актриса вовсе.

Оставшееся время спектакля – действительно тот самый калейдоскоп из событий, людей, новых взлётов. Гришаева, меняя костюмы, вновь возвращается к той полусатирической манере читать монологи. Речь теперь о партнёрах по сцене и съёмочной площадке, о преданных поклонниках. О партнёрах главная героиня говорит сама. Да что уж там, Никулин, Михалков, Миронов. О таких людях надо слушать рассказы, так скажем, из первых уст. Материал для этого эпизода, как и всё в спектакле, взят из автобиографических книг Гурченко. Не раз прочитав «Аплодисменты» и «Люся, стоп!», я чуть ли не наизусть выучила историю про съёмки фильма «Двадцать дней без войны» с Юрием Никулиным и уморительный диалог про сильные руки и ноги. Злосчастная маска на мне скрывает ухмылку и какое-то невыразимое желание вслух повторить это «О-о, а если бы ты знала, какие у меня ноги». О зрителях рассказ идёт уже с визуализацией. Такие характеры уж точно надо показать. Тут тебе и заключенный, проникнувшийся фильмом «Вокзал для двоих», и капитан, очень уж любящий «Любовь и голуби» и готовый прямо на концерте одарить любимую актрису всевозможными подарками. Здесь зрители смеются в полный голос.

Один рассказ перескакивает на другой, потом на третий. Голос Нонны Гришаевой смешивает года, десятилетия, эпохи. Рефреном звучат темы родного и до безумия любимого Харькова, папы, всепоглощающей работы. И вот она, Людмила Гурченко. Большая актриса, известная. Одетая в белое платье, что расшито блестками, она поёт про мир, на который нужно обязательно смотреть «до опьяненья, до восторга». Она и смотрит. Вокруг летают праздничные конфетти, рядом кружится энергичная массовка – всё, как она любит. Актриса. Действительно большая. За плечам у неё десятки ролей, впереди – дай бог столько же, а может ещё больше. Актриса, которая готова сыграть всё, что угодно, потому что её таланту подвластны все жанры. Только вот многие не видят в ней женщину. Такую хрупкую, сидящую в концертном платье на полу, по которому рассыпаны те самые конфетти. И толку-то от этого, если она почему-то сама несёт своего Золотого ора, полученного аж на кинофестивале в Маниле, по холлам аэропорта. Всё «сама-сама-сама», как говорил её партнёр в «Вокзале для двоих». Вот Люся всё и сама. Актриса, женщина, вот такая хрупкая, но несгибаемая. Ни за что и никогда.

В финале спектакля на небольшом экране позади актёров включается кинохроника Людмилы Марковны, от «Карнавальной ночи» и до.. Потом изображение застывает, кажется, это кадр из музыкального фильма «Люблю». Нонна Гришаева, одетая в примерно такой же костюм, как на застывшем кадре, поёт «Живём мы что-то без азарта». Под эту же мелодию проходят поклоны и аплодисменты. Зал встаёт весь, аплодируя одновременно обеим актрисам: той, что на сцене, и той, что на экране. Аплодируют громко и чувственно. Нонна Гришаева, чуть ли не как мантру, одними губами повторяет фразу своего учителя «Дорогие зрители! Я живу и работаю для вас!». Вот оно, признание в любви. Вот оно — большое, сердечное и такое необходимое спасибо своему учителю и наставнику, с которым не случилось личное знакомство. Спасибо куда-то туда, в далёкий неизведанный космос, откуда, словно яркая звезда, продолжает светить Людмила Гурченко. Наша Люся.