Весной 1935 года вахтанговцы показали премьеру пьесы Николая Погодина «Аристократы», посвященной процессу «перековки» людей в трудовом лагере Беломорстроя. Сегодня неоднозначность погодинского взгляда на эту тему очевидна, но пьеса была написана искренне, казалась сценичной, живой, и многие театры за нее схватились. В Реалистическом театре Николай Охлопков поставил «Аристократов» раньше, используя приемы японского театра, выходы в зрительный зал, «дорогу цветов» и т.д. Борис Захава, репетировавший «Аристократов» в Театре Вахтангова, ставил себе иные задачи. Для него важно было передать труд перековки, ее тяжесть. Оформлявший спектакль Вадим Рындин стремился к художественному образу серого «каменного» неба Карелии. Режиссер добивался суровости, реалистической простоты и силы, которых, строго говоря, не было в погодинской пьесе.

«Что самое ценное, самое замечательное в вахтанговских «Аристократах»? Необычайная убедительность, исключительная правдивость всего того, что мы видим и слышим на сцене. Перед нами живая жизнь, раскрытая во всем многообразии и сложности своих проявлений, показанная без всяких прикрас и лакировки.

Театр ничего не скрывает от зрителя. Он рассказывает ему все до конца. Беломорстрой. Лагерь специального назначения. О, нет, это далеко не было курортом! Это было местом суровым и тяжелым, куда люди приезжали не по своей доброй воле, куда их привозили в тюремных вагонах, как преступников, как социально-опасный элемент, который должен быть изолирован от общества. А сами люди, попавшие сюда, — все эти бандиты, кулаки, вредители? Что, легко их было сломить, заставить работать? Нет, они не хотели подчиняться никому, они думали только о побеге, они ненавидели все и всех и в первую очередь этих «людей с ромбами», пристающих к ним с «бреднями о перековке». (Як. Гринвальд, Вечерняя Москва от 27 мая 1935 г.)

«Небо, то сумрачное, с бегущими шквалистыми облаками, то стальное, с багровеющим на нем отблеском взрывов, то застывшее в нарядной праздничной синеве  — не просто выразительная деталь превосходного, скупого оформления, созданного художником Рындиным. Небо в спектакле служит своеобразным барометром настроений, мыслей, чувств, охвативших многоликую лагерную массу… На фоне мчащихся туч, среди редких сосен, над «рыжей в бородавках» землей возникает колеблемое всеми ветрами, пылающее, красное знамя. Под тяжелым небом севера начинается борьба.

Замысел постановщика Б. Е. Захавы очевиден — с первых реплик и до финала идет напряженный поединок, открытый бой, напоминающий в иные мгновения сложную шахматную партию. Чекисты — большевики и лагерники заключенные. Вот начальник — прекрасно сыгранный засл. артистом Глазуновым. Целостная, монолитная фигура. Глазунов — начальник подкупающе убедителен, тверд и прост. Подлинный и положительный герой советского искусства, мудрый и заботливый воспитатель порученных его общественному долгу людей. Чекиста Громова играет Миронов. Законно сравнение: Громову-Миронову недостает простоты и внутренней силы образа Начальника. Миронов играет Громова с некоторой аффектацией. Зато верно схвачено Мироновым огромное волевое напряжение командира Беломорстроя, переделывавшего людей, учившегося гидротехнике и иностранным языкам, несшего на своих плечах тяжесть величайшей ответственности.

Центральный образ спектакля — Костя-капитан — засл. арт. Симонов.  Вначале Костя —  представитель «верхушки» уголовного царства. Виртуоз своего темного дела. Блестяще сделана картежная игра на подчеркнутом музыкальном ритме (когда Костя выигрывает Маргариту Ивановну) — последняя вспышка его блатного величия. Дальше возникает сложная кривая поведения с неожиданными пиками вывертов и фортелей. Костя-капитан — талантливый и по-своему крупный человек. Его социальное исправление приходит главным образом за счет разбуженных внутренних ресурсов. В великом поединке между двумя мирами, столкнувшимися на Беломорстрое, Костя — самая яркая фигура противной стороны и потому — главный человеческий «выигрыш».» (Бор. Бродянский, «Красная газета» от 7 мая 1935 г.).